В следующий момент дверь водителя в «шевроле», прежде захлопнувшаяся, вновь приоткрылась. Опустилось стекло, и наружу высунулся оранжевый раструб мегафона.
Над площадью повисла тишина.
Затем раздался хриплый выдох – Ландышев пробовал микрофон.
Вновь воцарилось безмолвие.
Еще один хриплый выдох.
– Граждане города Булавинска! – раздался срывающийся голос Ландышева, и вслед за этим немедленно со всех сторон началась пальба.
Стреляли снайперы.
Стреляли сверху выскочившие на балконы гостиницы омоновцы.
В поднимающихся клубах пыли и порохового дыма Гордеев видел, как правая дверка «шевроле» распахнулась и из нее выпала на асфальт девушка в светло-зеленом легком платье. Рухнул находившийся на полдороге к оцеплению Володя и остался лежать неподвижно.
– Гады! – заорал Гордеев. – Гады! – Но в поднявшемся грохоте и шуме его никто, кроме Дмитро Лукича, не услышал. Яворниченко запустил двигатель и стал медленно двигаться по направлению к «шевроле».
Стрельба разом стихла.
К машине бросились несколько человек в бронежилетах.
Расталкивая толпу, Гордеев летел к лежащему Володе, с нарастающей радостью видя, что тот зашевелился, поднял голову и, опершись на руки, сел на землю, крутя головой.
– Жив! Жив! – кричал Юрий Петрович, боковым зрением видя, как спецназовцы вытаскивали из машины изрешеченное тело Ландышева.
Володя вскочил на ноги и бросился к «шевроле».
Он не обращал внимания на крики, раздававшиеся со всех сторон, на чей-то вопль: «Там все заминировано!»
Гордеев устремился за ним, поняв, куда бежит Володя.
Однако, когда они оказались у расстрелянного лимузина, возле Джуси Фрут уже возились двое: какой-то омоновец отмыкал ее руку, прикованную наручником к дверке, а Дмитро Лукич поддерживал в своих огромных ладонях голову девушки с лицом, полузакрытым спутанными, окровавленными волосами.
Но Гордееву хватило одного взгляда, чтобы понять: первая победительница областного конкурса «Усть-Басаргинская красавица», фотомодель Таня Вершкова была мертва.
Глава 43. ИСХОД ИЗ БУЛАВИНСКА
И вдруг сама собою объяснилась причина утренней тоски. Ему представилась Москва...
Володя и Дмитро Лукич уложили тело Джуси Фрут на носилки и, хотя ей они уже ничем не могли помочь, помчались прочь от гостиницы «Стрежень». Помочь они могли Гордееву, вот и старались. Как увидел Юрий Петрович, тело Ландышева попавшие в него пули превратили в фарш. Но Кочеров, как видно, уцелел. Мина, заготовленная и примотанная к нему киллером, не взорвалась, и, после того, как с ней поработали саперы, старшего следователя прокуратуры увезли военные медики.
Больше всего Гордеева беспокоило то, что, если Кочеров в сознании, он обязательно расскажет своим о Володе, записавшем откровения Ландышева перед смертью. Конечно, какой-то смысл в откровенности Иноземцева был, он действительно подстраховался. Но страховка эта, разумеется, была очень относительной и охоты расправиться с Володей булавинскую банду отнюдь не лишала.
Осложняло ситуацию и то, что у гостиницы Гордееву дважды или трижды попадалась на глаза длиннолапая фигура Константинова. Он больше других из камарильи знал о происходящем, и если Кочеров сейчас заговорил...
Как понял Володя из разговоров начальников и из рассказа Ландышева, именно Кочеров и Константинов заявились вчера в гостиницу, очевидно, в надежде, что «вы, Юрий Петрович, придете ночевать». Коротая время, они разместились в конторе с Джуси Фрут и с еще одной ее подружкой. Гордеева, понятное дело, не было, зато вскоре после рассвета заявился Ландышев и тоже, «наверное, по вашу душу, Юрий Петрович».
Естественно, на эту встречу никто не рассчитывал. То есть это ребята из прокуратуры были в расслабленном состоянии, а Ландышев-то рассчитывал на все. Почему и успел вырубить Константинова электрошоком, скрутить Кочерова и приковать к нему кочеровскими же наручниками Джуси Фрут. Подружке, как и Константинову, повезло: Ландышев связал несчастную и бравого блюстителя законов ремнем последнего и простынями, предварительно затолкав в душ...
Ну а затем началось то, что завершилось так кроваво.
Гордеев взял честное слово у Володи, что тот немедленно исчезнет из города и будет добираться до Москвы, причем больше он полагался даже не на Володю, а на рассудительного Дмитро Лукича, который твердо пообещал, что в ближайшие же часы отправит Иноземцева вместе со своими земляками, которые едут на грузовиках в Новосибирск. Ехать вместе с Володей Гордеев не хотел по простой и совсем не жизнерадостной причине: у него был диктофон с кассетой, Володя слышал то, что рассказывал Ландышев (господин адвокат просил его, елико возможно, повторять про себя услышанное, особенно фамилии, факты, даты), так что хоть один из двоих, но должен был добраться до Москвы, до друзей Гордеева...
Сам Гордеев не мог уехать из Булавинска, не заглянув к Лиде. Он не видел ее уже несколько дней и чувствовал, что, исчезнув, не сказав ей при этом ничего, он нарушит какое-то трудное, почти невыразимое словами правило профессии, в которой он, собственно, был новичком, но которую уже начинал любить.
На перекрестке, ближайшем к Лидиному дому, Дмитро Лукич притормозил.
Юрий Петрович не смог удержаться. Он откинул край простыни, прикрывавшей лицо Тани – Джуси Фрут.
Смерть своим непостижимым движением убрала с него страдание и сожаление – те чувства, которые были напечатлены на нем, когда Гордеев увидел погибшую красавицу возле расстрелянного вооруженными мужчинами лимузина.
Глаза Тани были закрыты, но при взгляде на нее казалось, что теперь она удивлена: не своей гибелью, а тем, что люди допустили в свою жизнь так много зла. И еще снисхождение и даже прощение к этому миру прочитал Гордеев в прекрасных чертах лица ее...
– Прощай, Таня! Прощай! – тихо произнес Гордеев и вновь опустил простыню.
Обнял Володю, пожал руку Дмитро Лукичу – и вперед!
Все.
Эмоции кончились, гордись, булавинская прокуратура!
Лида все основное время после приезда в Булавинск проводила дома, почти не выходя в одиночку за пределы квартиры. Вот и теперь, как и надеялся Гордеев, она была здесь, очевидно, лежала с книжкой или смотрела телевизор.
Почти вбежав в жилище Андреевых, Гордеев бросился к магнитофону, одновременно бегло пересказывая Лиде произошедшее у гостиницы.
Он решил переписать на другую кассету хотя бы часть ландышевских признаний, памятуя о том, как осложнило дело то, что запись Новицкого, очевидно, была без копий.
С Пантелеевым Гордеев должен был встретиться к вечеру, а до этого повидаться с Баскаковой. Они хотели собрать воедино все, накопившееся у них по булавинским делам, и, наконец, уже из Москвы добиться все же того, чтобы каждому в Булавинске было воздано по справедливости.
Хотя Юрий Петрович по-прежнему цепко помнил обстоятельства, при которых он отправлялся в вотчину тогда ему неведомых Вялина и Манаева, а это не обещало легкой развязки и в его родном городе.
Пантелеев обещал в ночь отправить его безопасным способом в Усть-Басаргино, однако теперь этот план, как говорится, с повестки дня снимался.
Гордеев попросил Лиду вечером уведомить Пантелеева и Баскакову, что он будет действовать по плану. Просто позвонить по телефону Баскаковой и сказать это. А Пантелеев будет звонить кому-то из них сам. Конечно, Юрий Петрович хорошо понимал, что Лиде не очень приятно общаться с Ларисой Матвеевной, но он знал и то, что, к сожалению, теперь пока приходилось забыть о деликатности. А уж если повезет, то все это отомстится...
