– Грязнов слушает. – Сел у стола. Рядом, на углу его, пристроился Турецкий.
– Здравствуй, Грязнов. – Голос был сиплый, но бодрый. Принадлежал явно не старику какому-нибудь, но что мужику средних лет – точно.
– Ну здравствуйте, – спокойно ответил сыскарь. – Чего так рано? И кто это решился? – Он вопросительно посмотрел на Турецкого, но тот лишь пожал плечами: голос был неизвестен.
– У меня есть для тебя предложение, Грязнов, – после короткой паузы заговорил Сиплый, как сразу же окрестил его для себя Грязнов. – Должно тебе подойти.
– А мы знакомы? – усмехнулся Вячеслав Иванович. – И даже давно на «ты»?
– Брось, Грязнов, базар всерьез. Ты – мне, я – тебе. – Услышав это, муровец понимающе кивнул и подмигнул Турецкому: неужели сработало так скоро?
– А я примерно догадываюсь, кто ты. Что ж это, Леха, твои братки работать разучились? И никакого уважения, понимаешь!
– Ты, Грязнов, не фраер, – хмыкнул и Сиплый, – за это уважаю. Верно сечешь. Ну так что, станем меняться?
– Условий не знаю.
– А условия будут мои такие: я тебе одну шкуру возвращаю, причем в целости, Грязнов, ну два-три синяка – для общей пользы. А ты мне – марафет и двух чудиков, с которыми я сам буду говорить об уважении к вашей доблестной ментовке. Идет?
– Не-а.
– Причина?
– Обмен неравный.
– Грязнов, я тебе возвращаю живого агента, падлу и гниду вонючую, за что меня братва не поймет. А ты мне двух козлов, которые тебе и на заплатки не сгодятся.
– А что за марафет? Ты колоться начал? На иглу сел или пока нюхаешь?
– Я о том, который вы из кейса выгребли.
– Не знаю никакого кейса. И в руках не держал. А где он?
– Вы сегодня на известной тебе хате двух моих повязали. Вот там он и был.
– Ошибка вышла, Кистенев. Я знаю другое: нынче вы свой воровской совет держали. А я вас всех не замел потому, что знал: засуетились, голубчики. Прижали вам дверьми яйца, вот и забегали. Правильно решили – и даже знаю, что, с твоей подачи, – к властям обратиться. Пока из вас юшка не побежала. Вот поэтому ты ту шкуру, о которой поминал, пуще собственного глаза береги. Без него тебе, Кистень, никакая власть не поверит, за это я тебе лично ручаюсь. Понял? Вот так я тебе скажу… Так где, говоришь, ты марафет свой хранил? И много, а, Леха?
– Хватит, Грязнов. На всех хватит.
– Ну тогда ищи. Твои дела. Я – не в курсе. Чего будет надо, звони, раз номер знаешь. А мужик-то тот далеко?
– Рядом, рядом.
– Дай-ка ему трубку, два слова скажу.
– А зачем?
– А чтоб убедиться, что ты честный торг затеял, а не фуфло какое-нибудь.
– Отдыхает он.
– А, ну пусть поспит, время еще раннее. Да я и сам еще вздремну. Помни, что я сказал. А то ведь я тебя и на дне Яузы найду. С камнем на шее.
– Не пугай, Грязнов. А за марафет сам думай. Тут ведь твой расклад выходит, что сегодня господа воры согласны, а завтра возьмут слова обратно. Тебе беспредел сильно нужен?
– Зря ты меня, Кистенев, пугаешь. Я ведь догадываюсь, где твоя «крыша». Да только не знаешь ты, что мне договориться, как два пальца… понимаешь? И подадут мне тебя. На блюдечке. Чтоб не трепыхался. А все к тому идет, ты чуешь, не одна ходка за плечами, оттого и паникуешь.
– Умный ты, бля, Грязнов, никакого спасу нет! – вздохнул Кистенев. – Заодно послушай и за бабу…
– Вот, кстати, напомнил. Будет очень правильно для тебя, Леха, если ты в одночасье про нее забудешь. И браткам велишь забыть.
– А тут не мой один интерес, Грязнов.
– А я и сам разберусь, Леха.
– Ну, валяйте, можете эту кобру иметь в две тяги!
– Пока, Леха, пока. Не забывай.
Отключив аппарат, Грязнов с размаху врезал по столу кулаком и зло выматерился. Турецкий опешил.
– Парамоныч у них… Как же я лажанулся? И этот регулировщик… А я все думал: чего вдруг?
– Какой регулировщик?
– Было, Саня… Ах же ты, мать твою! – Грязнов поднял голову и увидел стоящую в приоткрытых дверях
