— Я, видите ли, в свое время приобрел редкие книги. Вот они, можете даже посмотреть.
Участковый взял в руки одну книгу.
— «Левиафан», — прочел он. — Издание… года… — Взял вторую — она была напечатана не по- нашему, он прочел только фамилию автора: Уильям Кинг и дату — 1702. — А что это за печать такая странная и на одной книге, и на другой? Это не библиотечная?
— Печать? — переспросил Ярослав. — Какая печать?
— Да вот эта, со звездочкой! — участковый поднес страницу к самому его лицу.
— Не знаю, не видел никакой звездочки, — пробормотал Ярослав. Понятия не имею, что это за печать и кто ее ставил. Я хотел книги продать, ну и не сошелся с покупателем в цене. Так что тут и разговаривать- то не об чем. Книги — вот они, на месте. Никто мне ничего никуда не засунул — могу, если желаете, предъявить анальное отверстие, если вы не извращенец. — Он снова на глазах наглел.
Побеседовав с ним в таком же духе еще минут пять, участковый Ручкин взял с Ярослава твердое слово в дальнейшем не дебоширить и соседей не расстраивать, и на том они расстались. Итог своего визита участковый зафиксировал в отчете, который получился совершенно безобидным, потому что Ручкин не упомянул в нем ни о своих подозрениях насчет наркотиков, ни о том, что книги у Завьялова наверняка ворованные. Оставался просто домашний скандал на почве бытовой пьянки.
— Но вообще-то, — сказал участковый, — я уж потом подумал, что он больше придуривается. Что-то там у него в квартире все же произошло. Возможно, даже пока он был в отключке. Он в бессознательном состоянии находился, когда я пришел, я же вам говорил… Похоже, даже не помнил ничего с этим своим астралом… И потом, все эти рассуждения насчет его бессмертной души… Хотя какая уж там у него душа… Так, ливер один…
Ключ по совету все той же Маргариты Петровны поискали под ковриком. И — о чудо! — ключ нашелся. Предусмотрительный Ярик побоялся таскать его, зная за собой способность впадать в полубессознательное состояние. В завьяловской квартире был все тот же разгром, который участковый наблюдал в прошлый свой визит, за небольшим исключением: теперь нигде не было тех самых книг, что Ярослав показывал участковому. Впрочем, самого Ручкина интересовали не столько книги, сколько явные признаки приверженности его бывшего подопечного наркомании — шприцы, обгорелые чайные ложки.
— Вот оно в чем дело, — бормотал Ручкин заглядывая в мусорное ведро. Вот он из-за чего небось орал-то! Это, наверно, к нему барыга заходил за долгом…
Дениса же, казалось, эта сторона дела вообще не интересовала, он старался найти доказательства того, что именно Ярослав, нуждаясь в деньгах, украл красновские книги. И нашел — хотя и не совсем так, как надеялся. На захламленном письменном столе Ярослава он увидел стоящую в красивой рамке фотографию Антона Григорьевича в военной форме, с несколькими рядами орденских колодок. Повинуясь какому-то порыву, он перевернул портрет и увидел на обратной стороне красную круглую печать: «Проверено А. Г. Красновым».
— Такую печать вы видели на книгах? — с замиранием сердца спросил он у Ручкина.
— Да-да! — обрадовался тот. — Точно такую. И звездочка в середке!
Стало быть, и «Левиафан», и Гоббс, и может быть, что-то еще, что уже ушло из квартиры, были украдены именно Завьяловым!
Но вот кто все это украл по второму разу, где книги находятся теперь? Завьялов, наверно, мог бы сказать это, но Завьялов мертв!
Кто его убил? За что? Зачем? Что за тысяча долларов у него в кармане? Не та ли «тонна», которую, если верить соседке, предлагал Ярославу таинственный посетитель? Сплошные вопросы.
А что, если объединить его и ручковский интерес? Что, если тот самый Димон Хватов, местный барыга — непосредственный участник всех этих событий, имеющий отношение и к краже книг, и к гибели Завьялова?
Вопрос только, где его искать этого Димона…
Теперь, когда их цель была достигнута, Алле даже думать не хотелось о новом визите к старику. Бр- р… Бросить бы эти визиты к чертовой матери, да и старика перестать мучить ненужными уколами. Ан нет, никак нельзя! И не в том дело, что Игорь против. Что ж она, сама не понимает, что вот так сразу бросить все — значит, навести на себя подозрения. Поэтому — никуда не денешься — надо продолжать навещать старика, делать вид, что ты не догадываешься ни о какой краже, не трясешься от страха, что тебя разоблачат. Конечно, можно было бы теперь немного облегчить Антону Григорьевичу жизнь — ну хотя бы перестать ему колоть снотворное. Неплохой он дядька, не то что другие — встречаются среди этих пенсионеров такие сволочи! Но опять-таки — как этот гуманизм потом объяснишь какому-нибудь Шерлоку Холмсу?
Подумав, она решила, что просто уменьшит дозу — так будет вернее. И пусть дед скажет ей спасибо!
Но Краснов был так плох, что Алла просто ужаснулась, когда увидела его, полулежащего в своей роскошной царской кровати. Похоже, он едва-едва узнал ее. Она все поняла, но, уверенно продолжая играть роль сестры милосердия, спросила у стоявшей за ее плечом Марии Олеговны:
— У него что-то случилось? Умер кто-нибудь?
Старика и в самом деле едва можно было узнать — за те два дня, что она его не видела, он превратился в ветхого склеротика со слезящимися мутными глазами, с желтым отечным лицом. Мария Олеговна помолчала, словно решая говорить, не говорить, потом все же ответила негромко:
— Неприятности у нас. Домашние…
Сказала так, что почему-то сразу отступили все Аллины страхи за себя, — она сейчас видела перед собой очень больного человека, и ничего больше. Она подсела к изголовью постели, взяла старика за запястье, сразу ощутив бешено учащенный пульс.
— Давление не мерили?
— Давление не мерили, — сокрушенно сказала Мария Олеговна. — Я вот «скорую» вызвала, а уж когда она там приедет…
Алла достала тонометр, спросила строго, как спросил бы врач:
— В аптеку есть кому сходить? Мне кажется, это криз, может быть, срочно придется бежать в аптеку, пока «скорой» нет…
— А я и сбегаю, — засуетилась соседка. — Только рецептик бы…
— Рецептик — не в моей власти. Я напишу на бумажке, что надо, а вы купите, хорошо?
Давление было необычайно высоким — похоже, у старика действительно на почве кражи случился мощнейший криз. Алла повернулась к соседке.
— Мария Олеговна, дорогая, — сказала она, тут же составив для нее списочек, — вот это все отпустят без рецепта. Да, еще возьмете магнезии для инъекций… Запомните?
Женщина тут же собралась и, уже уходя, крикнула ей от двери:
— Никого не пускайте, Алла! Разве только вот придет молодой человек, скажет, что он от Петра Николаевича Шишкина — этого впустите. Это мастер, Антон Григорьевич его вызвал замки починить, а то у него тут замки — одно название, совсем ничего не запирают. А больше никого не впускайте, пусть ждут, когда я приду.
Оставшись одна, Алла кинула быстрый взгляд по сторонам, по тому самому книжному шкафу, из которого Димон умыкнул нужные им книги. Дырка там между томами была, и довольно большая — похоже, книги уже перебрали, чтобы провести ревизию и установить, что именно пропало. Ну, это теперь сколько угодно, подумала она и тут же, спохватившись, как бы старик чего не заподозрил, снова перевела глаза на его лицо. Нет, Краснов пребывал в полной отключке — видно, ему сейчас было очень худо. Вот когда, подумалось ей, шуровать-то в его богатствах… Взгляд против ее воли опять прошелся по стенам, задержался на картинке с офицером в бурке — правда, что ли, Лермонтов? Небось ужасно дорогая… Или это Лермонтов сам рисовал? Ну да, он же еще и рисовал… Все равно дорогущая картинка, хоть и маленькая. Вынести запросто можно… Надо будет у деда спросить, кто рисовал, а то потом и знать никогда не будешь… Если, конечно, не прихватить ее с собой. Ну-ну, не воровка же она, в самом-то деле! Алла заметила краем глаза, что старик слегка шевельнулся, и тут же снова перевела взгляд на его страдальческое лицо.
— Худо мне, Аллочка, — сказал тот, открывая глаз. — После того, что случилось, мне не то что жить не хочется — верить никому не могу… Всех подозреваю. И это самое ужасное. Всю жизнь, знаете, из себя
