И вот я лежал и думал. Чувства были смутные, едва уловимые, и я никак не мог разобраться в самом себе – что же именно я чувствую к Наталье? Равнодушие, нежность, благодарность? Или все-таки... Ладно, решил я, завтра разберусь. И, успокоившись на этом решении, моментально провалился в сон.
Глава 16
Для одних тюрьма – это конец света, конец жизни, крах всего, для других тюрьма – дом родной. И каждый перед тем, как пересечь порог первой (и последней?) в своей жизни камеры, пытается понять: чем окажется тюрьма для него?
На пороге камеры люберецкого следственного изолятора Виктор Шишков оказался не один. Рядом с ним, не считая, конечно, вертухая, гремящего в замке ключом, стоял со скаткой постельного белья русоволосый парень лет тридцати. Глаза у парня были голубые и добрые, но держался он с видимым достоинством.
«Видать, не по первому разу», – решил про себя Шишков.
Парень словно услышал шишковские мысли и спросил:
– Ты первый раз?
Шишков кивнул.
– Я тоже, – сказал парень.
– Базары! – рявкнул вертухай, обернувшись и грозно сверкнув глазами.
Парень умолк.
Дверь со скрежетом поддалась, открылась, и из камеры ударило застоявшимся влажным воздухом.
– Пошли! – скомандовал вертухай.
Шишков и русоволосый парень шагнули за порог первой в своей жизни тюремной камеры. Лязгнула за их спинами дверь, повернулся в замке ключ.
Камера была небольшая, на восемь шконок. Четыре из них, на манер плацкартного купе, со второго яруса были занавешены простынями, и что там была за жизнь, оставалось загадкой. Две нижние шконки оказались свободными.
Когда Шишков с парнем вошли в камеру, лица пяти узников обратились к ним. Дрогнула висящая простыня в углу – кто-то посмотрел на них из-за простыни. Впрочем, взгляды эти не были ни кровожадными, ни даже любопытными – просто посмотрели на новых людей.
Шишков шагнул к одной из свободных шконок.
– Можно сюда? – спросил он всех вообще и никого конкретно, обводя взглядом одного за другим и остановившись почему-то на темной щели за висящей простыней.
Русоволосый же парень первым делом поздоровался.
Шишков понял, что, конечно, прежде всего надо было поздороваться, а уж потом соваться со своим «можно», понял, что совершил ошибку, вполне возможно в подобном месте непростительную, и представил, как, начиная с этой минуты, жизнь его медленно превращается в ад.
Ничего подобного не произошло. Шишков тут же, вслед за русоволосым парнем, поздоровался – и вышло вполне естественно. Ближайший к Шишкову парень, как впоследствии выяснилось, Сергей Фролов, подошел к Шишкову.
– Я Сергей. Ты это... как устроишься, подойди к смотрящему, – Сергей показал в сторону углового «купе», – расскажи, что к чему, откуда взялся.
Шишков посмотрел в угол и кивнул.
– Если есть хочешь, – продолжал Сергей, – вон, все, что на столе, можно есть – общак.
Сергей показал на стоящий почти посреди камеры стол, на котором, аккуратно завернутые в целлофан, лежали чай в пачке, хлеб, колбаса, масло... что-то еще, чего сразу разглядеть не удалось. Русоволосый управился с хозяйством быстрее Шишкова и уже сидел в углу, негромко переговариваясь с кем-то за занавеской.
Шишков присел на шконку и задумался. Получалось, что правду рассказать он никак не мог – смотрящий наверняка если не сам человек Трофимовых, то, во всяком случае, легко может с ними связаться – и тогда... тогда его геройский расстрел трофимовских подручных в подвале засверкает совсем иным смыслом и могут, пожалуй, и убить. Надавить на жалость и сочувствие тоже вряд ли удастся – не то место, не тот контингент. Значит, врать?
Врать. Врать до победного конца.
Еще ожидая своей очереди на аудиенцию со смотрящим, Шишков дивился тому, что ничуть его не беспокоит учиненный им недавно расстрел. Ничуть не было ему жаль ни того бандита, что умер, ни тех двоих, что чудом остались жить. Шишкову казалось даже, что, верни Господь ситуацию обратно, он точно так же лупил бы по этим сволочам, пока не кончились бы в обойме патроны. Правда, в этот раз он постарался бы стрелял поприцельней.
Русоволосый парень подошел к Шишкову:
– Иди. Тебя зовут.
– Тебя как звать-то? – спросил Шишков?
– Ашот, – сказал русоволосый.
Шишков встал со шконки и двинулся через камеру в угол. Как все пройдет?
Смотрящим оказался двадцатилетний парень с быстрыми глазами. Шишков сел на шконку напротив.
– Чего говорить? – спросил Шишков.
– Да чего хочешь, – сказал смотрящий. – Хоть анекдоты трави.
Шишков не понял: шутка, нет? Напрягся.
– Как звать-величать-то тебя, дядя?
– Виктор.
– Ну вот, Виктор... вишь, куда тебя занесло-то по жизни? Да ты не парься – здесь тоже люди живут, люди везде жить умудряются. Ты с людьми будешь по-людски – и к тебе такое же отношение.
– Прямо как по Библии.
– Чем занимался-то... там? – Смотрящий кивнул в сторону зарешеченного окна.
– Замдиректора таксопарка, – тяжело вздохнув, признался Шишков.
– О-о-о, Виктор!.. Прелюбопытный у нас может разговор выйти, хотя... разберемся. Чего за статья-то у тебя?
«Вот оно, началось, – подумал Шишков. – С Богом!»
– Да... я ни при чем, собственно.
– Здесь все ни при чем.
– Соседей за наркоту взяли... вроде торговали они или за хранение, не знаю... и меня потянули. Дескать, ты, конечно, ни при чем, но, сам понимаешь, проверить все надо, потрясти. Велели не ссать. Сказали, ни при чем окажешься – выйдешь, ты нам сто лет не сдался.
Шишков поливал все увереннее. Он припомнил историю, в которую полгода назад попал один из его таксистов, и теперь уверенно пересказывал ее как по писаному.
– Ладно, проверим, – почему-то угрюмо сказал смотрящий. – А подельники твои... ну соседи эти... они тоже здесь, в этой тюрьме сидят?
«Ай-я-яй! – подумал Шишков. – Как нехорошо». Не успел он тут сориентироваться.
– Не знаю, – тоже угрюмо сказал Шишков.
– Проверим, – сказал смотрящий.
Шишков совсем пал духом. Как он мог забыть, что в любой тюрьме существует собственная почта и хорошо налаженная связь со свободой?! Как он мог надеяться на какую-то наивную ложь?! Он лишь загнал себя в угол, создал себе кучу проблем, и, скорее всего, теперь уже неразрешимых.
– Отдыхай пока, Виктор, – сказал смотрящий. – Знакомься с окружающим. Хочешь есть – ешь, все на столе.
Шишков понял, что аудиенция окончена, и, сгорбившись под грузом им же самим созданных проблем, заковылял к своей шконке. «Зря, зря, – думал Шишков. – Не надо было врать». И тут же понимал: не соври он сейчас, может быть, этой вот даже короткой дороги до шконки в его жизни могло бы уже и не быть.
Шишков упал на шконку и закрыл глаза.
Ашот подошел к нему, присел на край шконки:
– Ну чего? Нормально?
