но не тот, который начинает с кровавых расстрелов на стадионах, а тот, кто продиктует обществу законы справедливости, и без всех этих жидовско-масонских и большевистских закидонов. Общество должно быть подобно армии: четкий, отлаженный механизм, где все абсолютно целесообразно. А что нецелесообразно, то на сегодня и не нужно. До американской свободы общество еще не дозрело. И значит, не надо его торопить. От торопни – дети кривые. Одни уже поторопились… И где, в каких заморских краях, те торопыги?…
Но куда же задевался Андрей, черт бы его?…
Генералу и в голову не могло прийти, что никуда Андрей не девался. Просто он приехал на дачу, отослал Володю топить баню и выдернул из розетки телефонный шнур. А сотовик засунул в пальто поглубже и повесил его в передней.
Может же человек однажды позволить себе отдохнуть?!
Георгий обещал сегодня устроить бучу в парламенте. И Коновалов, не новичок в такого рода бучах, представлял себе, какие будут стоять вой и визг на всем белом свете. Государственный переворот! Ну да, как же! Нет, господа, все будет очень даже легитимно. Дума проголосует. Объявит импичмент. Назначит новые выборы. Какой же это переворот?
А депутаты тем временем сами разберутся, кому с кем по пути.
Пусть Георгий, Победоносец наш славный, пошумит, изольется гневом, возбудит массы… Время Коновалова придет позже. «Легион» – это опора, а не ударная сила. Последнюю должен, по убеждению Георгия, представить его единомышленник Игорь Афанасьев. Ястребов уверен в нем. Ну, раз ты так уверен, значит, все путем… Главное, не надо подстегивать события. В конце концов, как показало время, а оно и есть главный судья, власть достается не тем, которые рядом с трибуном на танке стоят, а тем, кто приходит позже, но навсегда. И где все те – из звонких победных дней августа девяносто первого? А вот вроде него, Коновалова, по дачам кучкуются, благо хоть на это им ума вовремя хватило… Или – далече!
Ну хватит философии, пора пойти глянуть, чё эт там у Зинки на пупке-то – свободно место? Или, пока его на даче не было, занял уже кто?… Вот же оторва, оказывается! А хороша – ничего не скажешь…
Слабые сигналы доносились из прихожей: кто-то рвался по телефону, но Коновалов запретил Володе брать трубку. В баньку, баньку! Под душистый веничек, под сильные Зинкины пальчики…
Он уже и разделся и халат накинул – тяжелый, махровый, теплый. А на дворе-то, батюшки мои, дрянь какая! И когда ж наконец зима станет!…
Громкие автомобильные гудки отвлекли его от печальных размышлений об осени, слякоти, каком-то странном чувстве расставания… Кого еще черт принес? Неужто от Георгия? Так ведь никто ж не знает, где он. Но от ворот быстро шел, почти бежал темный силуэт мужчины. Он еще не решил, стоит ли пришельца пускать в дом, как в дверь забухали чем-то тяжелым, и Коновалов услышал голос сына:
– Отец! Открывай скорей! Это я – Стас!
– Володя! – крикнул в пространство Коновалов. – Иди впусти Стаську.
Он был уверен, что Володя, где бы ни находился, услышит его и выполнит указание. Так и произошло. В прихожей щелкнула железная щеколда – любил Коновалов все простое, деревенское, – и в дверь буквально ворвался сын.
– Что с тобой? Да на тебе лица нет! Стаська, ты откуда?
– Говори! – сын смотрел на отца, потрясая сжатыми кулаками, и слезы текли по его щекам. – Ты-ы?!
– О чем ты, Стас? – испугался Коновалов.
В приоткрытой двери он увидел Володю, глядящего на него. И вдруг какая-то совершенно холодная мысль пронзила его. Да, разумеется, он дал такое распоряжение. Но когда ж это было?! Он сам и предложил тогда сделать это своеобразным сигналом. Неужели Георгий его, Коновалова, опередил и сам подал сигнал?! Или сработала запущенная машина?!
– Почему ты молчишь?! – надрывался сын. – Почему не отвечаешь?! Кто это сделал? Кто приказал? Ты?!
Истерика наливалась новой силой.
– Сядь! – рявкнул Коновалов. – Утрись и успокойся! Объясни, на какой вопрос я тебе должен ответить? Только, пожалуйста, без бабьего визга! Я слушаю.
– Ты что, в самом деле ничего не знаешь? Ты телевизор не смотришь? Включай же! Гляди, что вы натворили! Мерзавцы! Убийцы!
Володя вошел в комнату и пультом включил «ящик», как называл его хозяин. Шла какая-то передача. Внезапно она оборвалась, и на экране появилось изображение чего-то безобразно покореженного. Потом камера прошлась по фасаду дома, все стекла которого до уровня четвертого этажа были выбиты. Голос дикторши, пытающейся изобразить скорбь, произнес, что показанное телезрителям – это все, что осталось от автомобиля руководителя Администрации Президента Геннадия Алексеевича Чуланова. Но сам глава Администрации не пострадал, а погибла по ошибке ехавшая в его машине дочь Геннадия Алексеевича. Разумеется, террористы подложили бомбу в машину с целью убить ее хозяина. Телекомпания приносит Геннадию Алексеевичу самые глубокие соболезнования в связи с постигшим его горем. Подробности трагического происшествия… Телевизор щелкнул, и экран погас. Володя положил пульт на подоконник и боком вышел из комнаты.
Коновалову захотелось вдруг выматериться – громко и всласть, от всей души! Болваны! Ничего не умеют делать! Засранцы!!
Кажется, что-то все-таки у него вырвалось, потому что сын вдруг вскинул голову, яростно посмотрел на него, и из глаз его выплеснулось бешенство:
– Я знаю! Это ты ее убил! Ты приказал подложить бомбу! Ты больше не отец мне! Я тебя ненавижу! Я убью тебя, гада!
Стас неожиданно выхватил из-за пазухи пистолет и наставил его на отца.
– Вот он! – кричал сын. – Вот твое оружие! Я вытащил пистолет из твоего стола, чтоб сказать тебе: я тебя ненавижу!
