Никитин Алексей
Окно на базар
Алексей НИКИТИН
Окно на базар
Повесть
Окно нашей конторы выходит на базар. Окно большое, почти во всю стену. Стекла в нем не мыты уже четыре года, а может, и все пять. Я не считал. Месяцами мы привычно глядим в окно, чтобы узнать, пошел ли снег и не закончился ли наконец дождь. Базара мы не замечаем. Только весной, в мае, когда утомительный холод зимы готов смениться столь же утомительной духотой городского лета, мы распахиваем одну из широких оконных створок. Тогда вместе с шумом машин, вместе с гарью, вместе с редкими порывами свежего воздуха - все-таки пятый этаж - базар вливается в нашу контору. Стоя у раскрытого, а кажется - наконец вымытого, - окна, я смотрю вниз, вспоминая, что жизнь - это и есть яркая, бестолковая суета. Неожиданно яркая и восхитительно бестолковая. Десять лет, год за годом, с приходом тепла я стою у раскрытого окна, гляжу на базар и думаю ровно одно и то же.
Базар не сильно изменился за эти десять лет. Старых узбеков, торговавших изюмом и арахисом, сменили другие старые узбеки. Плохо выбритых азербайджанцев, приглядывавших за тем, как продаются их укроп и кинза, сменили... Азербайджанцев, может быть, никто и не менял, но они наконец побрились. Думаю, базар начался с них и закончится ими же. То есть базар без них закончится.
Поэт Гайдебуров любит смотреть на базар из нашей конторы. Прежде любил. В последнее время он появляется у меня не часто, а раньше его характерный стук по ручке двери раздавался едва не каждую неделю. В одно из первых появлений здесь он долго стоял у окна, курил, и ветер заносил дым и пепел от его сигареты в комнату. Потом Гайдебуров решительно выбросил окурок и обернулся к нам, чтобы громко и торжественно продекламировать:
Здесь бабы толсты, словно кадки,
Их шаль невиданной красы,
И огурцы, как великаны,
Прилежно плавают в воде.
Гайдебуров хотел показать нам, что не только сам пишет замечательные стихи, но интересуется стихами других хороших поэтов, вот, например, Заболоцкого, и может очень к месту их прочитать, чтобы показать не только масштабы своих знаний, но и наблюдательность, без которой настоящему поэту в литературе делать нечего.
Но Гайдебурова тогда каждый понял по-своему и не совсем так, как он хотел. Лидия Ивановна, наш бухгалтер, разобрала только первую строчку, в которой бабы - толсты и гадки. Она приняла на свой счет, смертельно обиделась, однако, как человек хорошо воспитанный, виду не подала. С того дня Лидия Ивановна затаила обиду на Гайдебурова, но он так никогда об этом и не узнал.
Митька Хвощинский, мой напарник, компаньон и заместитель, просто вежливо промолчал, поскольку стихами интересовался мало и Гайдебурова видел всего второй, а может, и первый раз в жизни.
Я же был знаком с Гайдебуровым давно и знал, что реакция слушателя, конечно, интересует Гайдебурова, но куда меньше, чем сама возможность говорить, рассказывать, излагать что-то многословно и подолгу, возвращаясь к тому, о чем он уже говорил прежде. Он получал от этого удовольствие. Может быть, многословием Гайдебуров надеялся компенсировать свою нерядовую скупость. Я и сейчас не могу сказать, хорошим ли он был поэтом, возможно, неплохим, но если бы мне поручили оформить герб Гайдебурова, то я сделал бы его девизом и выгравировал по серебряному полю: 'Общительность и Скупость'. Огромными золотыми буквами с роскошными завитушками. А вокруг - перья, перья, перья... И больше на его гербе я не стал бы ничего помещать.
Гайдебуров наше молчание понял так, что его эрудицию оценили, и потянулся к столу за Митькиными сигаретами. Был Гайдебуров в те времена беден, а если отбросить вежливость и сказать всю правду, то Гайдебуров загибался в нищете. Он был поэтом, которого когда-то знали в местных литературных кругах, а больше нигде не знали, и стихов его никто не читал, потому что книжек у Гайдебурова не было ни одной. В начале восьмидесятых он несколько лет ездил в Москву и там ходил в учениках у поэта Решетникова. Своим ученикам Решетников помогал издавать книжки. И Гайдебурову он помог. Рукопись уже взяли в издательство и поставили в план. Ее даже набрали, чтобы отпечатать способом высокой печати. Но тут что-то случилось в международной политике, не то наши ПВО, поддавшись на вражескую провокацию, сбили кого-то, кого сбивать не надо было, не то наших дипломатов откуда-то выслали. Короче говоря, в очередной раз что-то подожгли поджигатели, и холодная война полыхнула с новой силой. Советским правительством были приняты ответные адекватные меры, и книжку Гайдебурова вычеркнули из плана, а набор рассыпали.
Гайдебуров расстроился, но не сильно. В Москву он ездить перестал, зато теперь ему было что рассказать тем, кто интересовался его книжкой. У многих поэтов есть книги, у некоторых даже не одна, но не всякий может рассказать о себе такую историю. И Гайдебуров рассказывал. Он рассказывал ее шесть лет. Потом восьмидесятые закончились и истории вроде гайдебуровской уже никого не интересовали. Как и стихи.
Все эти годы он исправно ходил на службу. Числился Гайдебуров в обсерватории, но к астрономии отношение имел косвенное. При обсерватории существовала небольшая типография. В этой типографии и трудился Гайдебуров, удовлетворяя потребности кандидатов наук и астрономических аспирантов в сборниках статей и персональных препринтах.
Заметив наконец, что его московскую историю знакомые слушают уже без прежнего интереса, Гайдебуров отпечатал в родной типографии книгу своих стихов тиражом в две сотни экземпляров. На титульном листе, чуть ниже заглавия, крупным шрифтом сообщалось, что читатель держит в руках второе издание редкой книги, весь тираж первого издания был уничтожен в годы застоя. Гайдебуров рассчитывал, что посвященный в такие подробности читатель немедленно станет покупателем - свои книги Гайдебуров никогда и никому не дарил. Он их продавал. Знакомые, вроде меня, жалея Гайдебурова, покупали его книжку, а незнакомые не покупали. И хотя обошлась она ему недорого - Гайдебуров заплатил только за бумагу, да и то по какой-то очень остаточной стоимости, а всю остальную работу сделал сам, - кажется, он так ничего на своем творчестве и не заработал.
Гайдебуровская обсерватория между тем тихо умирала. Работа со звездами обычно требует больших расходов (уж очень далеки они от народа), а прибыль приносит только в шоу-бизнесе. У обсерватории едва хватало средств на зарплату директору и его заместителям. Может быть, перепадало что-то и начальникам отделов, но Гайдебуров не был начальником отдела, и деньги до него не доходили. В общем, все оборачивалось плохо. Гайдебурову надо было кормить хоть и небольшую, но семью. У него рос сын школьник, и была жена, не то Ира, не то Инна. Она работала на скромной должности в каком-то министерстве. Я не помню ни ее должности, ни названия министерства, да и саму ее видел всего раз, как-то мельком и запомнил плохо. Родом она была, кажется, с Западной Украины.
Решив расстаться с обсерваторией, Гайдебуров появился у меня. Он немного понимал в полиграфии и хотел издавать в Киеве дайджест толстых московских журналов. К тому времени на Украине их уже нельзя было купить. В Москве у него оставалось немало знакомых, один из которых стал главным редактором, а двое других - замами главных в тех самых журналах, с которыми он собирался работать. Но у Гайдебурова не было денег на поездку в Москву. И на все остальное. За деньгами и за всем остальным он приехал ко мне.
Дела мои в то время шли куда лучше нынешнего, и хотя судьбы русской словесности в Киеве заботили меня мало, оказать серьезного сопротивления Гайдебурову я не смог. Уж очень утомительно было его слушать. Я отправил Гайдебурова в московскую командировку от своей конторы, пообещав, что отдам ему одно из своих бездействующих предприятий, если у него все сладится. Денег я ему не обещал.
Помню, что съездил он удачно: с кем хотел - повстречался, о чем хотел - договорился. Он даже привез проект какого-то договора и взялся считать предстоящие расходы на издание журнала, но тут случилось совершенно незначительное событие, которое к литературе и издательским делам никакого отношения не имело.
Министерство, в котором трудилась жена Гайдебурова, слегка реорганизовали, и часть сотрудников перевели в Фонд госимущества. И жену Гайдебурова, не то Иру, не то Инну, перевели туда на новую, но такую же незначительную должность. Ей поручили принимать у предприятий документы на приватизацию. Она должна была посмотреть по списку, все ли документы есть, правильно ли они оформлены, после чего принять их у представителя предприятия по описи и на сопроводиловке поставить входящий номер.
Приватизация на Украине в то время только начиналась. Закон уже приняли, и президент его подписал.
