Лютеция присела на корточки перед раненым. Он сделал пару глотков, вода плеснула на подбородок: массивный, упрямо выдвинутый. Лютеция торопливо отодвинула мокрый от крови край рубашки, Ей почудилось, что коснулась одетых под рубашку лат из меди, но это оказались его рельефные мышцы. Грудь медленно поднималась и опадала, а глубоко внутри бухало могучее сердце. Ее рука на груди раненого подпрыгивала.
Он пошевелил губами. Лютеция не расслышала, наклонилась. Их взгляды встретились. Она сказала быстро:
– Перенесите в повозку. Не по-христиански оставлять умирать в лесу!
Тревор хмыкнул, рука опустилась на рукоять меча. В голосе старого воина звучало удивление:
– А кто сказал, что оставим, дабы волки драли еще живого? Одно движение железа – и он на небесах!
Лютеция сказала сердито:
– Дядя, я приняла новую веру.
– Ну и что?
– Иисус Христос велит быть милосердной.
– Старые боги надежнее, – заметил Тревор. – Да и парень этот, похоже, не слышал о новом боге. Эй, парень, ты ведь предпочитаешь смерть от острой стали друга?
Но человек, истощив все силы, впал в беспамятство. Тревор вытащил меч, но Лютеция сказала возмущенно:
– Дядя! Я забираю его в повозку.
– Он умрет раньше, чем донесут до дверцы!
– На то воля небес!
Тревор махнул рукой, отвернулся. Раненого под надзором юной Лютеции бегом унесли в повозку, воины спешили вернуться к грабежу.
Обобрав убитых, отряд тронулся через лес. Изголодавшиеся волки ринулись на поляну раньше, чем ее покинул последний всадник. На деревьях оглушительно орали вороны, хлопали крыльями.
Редьярд снова ехал во главе отряда. Тревор пустил коня рядом, некоторое время ехали бок о бок. Тревор хмурился, на лбу собирались глубокие складки. Пышные серебряные усы распушились, как у рассерженного кота.
– Что-то беспокоит? – спросил Редьярд.
Старый воин почесал в затылке:
– Еще как!
– Что?
– Погибших семь человек, но у них даже кошельки не срезали! Что за край непуганых идиотов? Мы собрали такие мечи… а двум кинжалам так и вовсе цены нет! Чтоб вот так побить, да не забрать хотя бы самое ценное… Ничего не понимаю.
Редьярд предположил:
– Кто-то спугнул?
– Похоже… Но тогда почему не ограбил тот, кто спугнул? Тоже непонятно.
– Тогда я выставлю двойные дозоры на ночь?
Тревор хмыкнул:
– Нас всего десятеро. Все валятся с ног.
– Ну, все-таки…
– Просто ложись спать, не выпуская из руки меча, мой мальчик.
Клотильда фыркала, отказывалась заниматься раненым, мало ли каких бродяг встретят по дороге, по одежде видно – разбойник, но когда Лютеция сама начала врачевать открытую рану на боку, служанка сдалась, отстранила юную госпожу.
– Все одно помрет, – ворчала она. – С такими ранами не выживают, госпожа… Вот не выживают, и все!
– Но милосердие нам зачтется, – возражала Лютеция. – Мы должны быть милосердными!
– Где ты видела в мире милосердие?
– Вот мы и должны нести его в этот жестокий мир…
– Эх, госпожа! Мало ты мир видела.
Раненый долго не приходил в сознание, но раны уже не кровоточили, хотя повозку трясло немилосердно. Клотильда под присмотром Лютеции перевязала бок чистыми тряпицами.
Вечером отряд расположился на ночевку, заранее выбрав открытое место у ручья. Костров развели два: один для благородной госпожи и ее служанки, другой для мужчин с их грубым хохотом и грубыми шутками.
Лютеция помогла раненому выбраться. Он сразу лег, отдышался, потом с помощью служанки и заботливо поддерживающей его юной девушки доковылял к ручью, попытался сесть, но завалился на бок. Все же дотянулся до ручья, жадно сунулся лицом в холодную воду. Клотильда выждала, бесцеремонно схватила за волосы:
– Эй, не утони!
С него стекали ручьи, он жадно хватал воздух, словно в самом деле едва не задохнулся. С усилием пытался сесть, но не сумел, упал навзничь. Глаза его уставились в небо. Хмурое, нависающее черными тучами, оно почему-то совсем не отражалось в темных глазах.
Клотильда повернулась к Лютеции:
– Ночью помрет.
Послышались тяжелые шаги. Тревор двигался, как если бы дерево вздумало подойти ближе к ручью: медленно и основательно. Его совсем не старческие глаза сурово и с брезгливостью вглядывались в бледное лицо:
– Ну, можешь говорить?
Раненый часто дышал, грудь поднималась и опадала, как волны при буре. Глаза непонимающе уставились в грозное, нависшее над ним лицо. Тревор спросил девушек:
– Он что-нибудь говорил?
– Ни слова. Только постанывал.
Тревор пнул ногой в раненый бок:
– Ну, говори. Кто ты? Что ты? Что за схватка в лесу?
Лютеция вмешалась:
– Дядя, он очень слаб. А ты задаешь столько вопросов, что сам епископ римский не ответит сразу!
Тревор произнес раздельно:
– Кто ты? Как твое имя?
Раненый смотрел тупо. Наконец глаза заморгали, в них появился страх:
– Я… я не знаю!
Тревор сказал с угрозой:
– Как это? У каждого человека, даже самого лесного, есть имя. Или кличка… Или хотя бы ты какой по счету?
Лютеция вскинула тонкие брови:
– Дядя, как это – по счету?
Он отмахнулся:
– Квартий, Секстий, Септимий, Секундий, Терций, Октавий… Ну, так как тебя зовут?
Раненый мучительно морщил лоб. По всему лицу заблестели бисеринки пота, начали вырастать в крупные капли. Он багровел, двигал морщинами, наконец лицо стало бледным, как у мертвеца.
– Я… ничего… не помню… Кто?
Тревор выпрямился:
– Здорово его по голове! Все вылетело. Эх, ладно. Если не умрет за ночь, утром все равно оставим. Не наше это дело – еду переводить на подыхающих.
Лютеция сказала с упреком:
