внимания: женские руки или мужские, угрюмо и отстраненно думал, что Рим слишком огромен и силен, чтобы рухнуть в одночасье, как рушились некогда великие державы, потрясавшие вселенные: Персидская, Македонская, Египетская, но все же Рим рушится. Римская мощь тает, как весенний снег. На замену убитому франку тут же встают двое отважных бойцов, а если падут эти двое – то на их места с ликованием прыгают сразу четверо героев, готовые жить и умереть за величие своего племени. Однако на смену павшему римлянину уже давно не встает римлянин. В лучшем случае – франк, гот или гепид, взявшийся защищать Рим…
Светильник сильно коптил, по комнате плыла мерзкая вонь рыбьего жира. Он поморщился: дух Свена, который не только вышел из моря, но и сохранил привычки хозяина, – бессмертен: ведь бараний жир не дороже рыбьего, но не коптит, и нет этого смрада.
– Я люблю тебя! – прошептали его губы. – Я умру без тебя! Я должен видеть тебя… или хотя бы постоянно знать, что ты есть… потому что я хочу жить для тебя и заботиться о тебе!
Ощутил неладное. Две девки перестали тереть ему спину, а третья, уже полуголая и в мокрой одежде, замерла с ведром воды. Глаза у всех были выпученные, как у безобразных жаб.
Вылез, расплескивая воду. Ему пугливо подали полотенце. Лица испуганные: если хозяин заговаривается, значит – видит духов. А это не к добру. Скоро и сам к ним отправится…
По случаю победы над степняками был большой пир. Фарамунд сидел в зале на возвышении, кивал в ответ на поздравления, поглядывал на пирующих соратников. Перед ним ставили и убирали блюда, его руки двигались, челюсти что-то вяло перемалывали. Не только аппетита, даже голода не чувствовал. Просто, если долго не есть, тело слабеет, вот и все. А так любая еда – трава. Как мед без сладости, вино без хмеля.
Громыхало, сытый, пьяный и довольный, наклонился, шепнул заговорщицки:
– Рекс, есть еще очень важное дело.
– Говори.
Громыхало кивнул в сторону пирующих:
– Дело воинское. Не для посторонних ушей.
Фарамунд буркнул:
– Какие посторонние? Все свои.
На самом же деле не хотелось шевелиться, двигаться, что-то делать, кого-то слушать.
Громыхало покачал головой:
– Это важно.
Глаза его стали трезвыми, а кожа на скулах натянулась. Широкое загорелое лицо стало серьезным и даже встревоженным.
Фарамунд нехотя поднялся. После смерти Лютеции во всем теле постоянно чувствовал тяжесть. Двигаться себя заставлял, а когда никого не было поблизости, просто ложился и смотрел в потолок. Лютеция появлялась почти сразу, он разговаривал с нею, она отвечала. Разговаривали подолгу, а в последних мысленных общениях уже начали вместе осваивать бург, а чтобы его обезопасить, она разрешила ему раздвинуть кордоны его… теперь уже ее земель. И он завоевывал для нее новые земли, завоевал всю Галлию, но эти завоевания в его мечтах занимали совсем мало места, а вот беседы с нею, общение с нею, когда он носил ее на руках, такую легкую и невесомую, а она что-то шептала ему в ухо, щекотала ресницами, ее тонкие нежные руки обнимали его за шею…
В его мечты грубо вторгся чужой голос. Он вздрогнул, обнаружил, что уже стоит в своей комнате, а перед ним встревоженный Громыхало, в глазах откровенный страх.
– Я что-то говорил? – спросил Фарамунд.
– Да нет, – ответил Громыхало. Он переступил с ноги на ногу. – Но мы уж давно тут стоим. Ты смотришь сквозь стены, губами шлепаешь… Неладно с тобой, рекс.
Фарамунд тяжело рухнул на лавку. Локти опустил на столешницу, чтобы удержать тяжелую голову. Громыхало сел напротив, тревога в глазах росла.
– Рекс, я не знаю, что с тобой происходит… Но это твое дело, я не хочу лезть в душу грязными сапогами. А они все грязные, когда… ну, когда в душу. Я пришел по другому поводу. Мы нахапали много земель. Нам платят многие бурги и города. Даже слишком многие!..
– Что значит «слишком»?
– Конунги окрестных племен уже собирают войска.
– Мы уже трепали их дружины.
– Дружины, но не ополчение, – возразил Громыхало. – Ополчение – это… народ! А супротив всех… Нет, надо как-то иначе.
Фарамунд вперил взгляд в окно. В темнеющем небе зажглись первые звездочки, похожие на искорки в глазах Лютеции. Он вздрогнул от гадкого скрипа, это Громыхало ерзал по лавке объемистым задом.
– Как?
– Мы долго искали выход, – сказал Громыхало.
– Кто это «мы»? – прервал Фарамунд.
– Я, Вехульд, Унгардлик, Телимурд… он привел к тебе две тысячи кимвров, даже Тревор с нами согласен! А уж ему-то что? Ломали головы. Наконец пришли к выводу, что тебе надо повторить то, что собирался сделать сразу.
– Что же вы собирались? – спросил он угрюмо.
– Леги… леги… тьфу, легитимность, как говорят римляне. Ну и слово придумали! Так они называют… гм… так сразу и не скажешь, законность, что ли. У тебя меч, у Лютеции – старинный род. В Лютеции сошлись два знатнейших рода: знатный франкский и знатный римский. Тебя бы сразу зауважали как здесь, так и в Риме. Но боги забрали этот прекрасный цветок… и ты остался просто удачливым разбойником, как и был.
Фарамунд прошептал тяжело:
– Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Легитимность… Зачем мне эта легитимность? Я все делал только для Лютеции. Для ее защиты. И бурги завоевывал, крепил, чтобы ее беречь, как драгоценный цветок…
– В Люнеусе сейчас младшая сестренка Лютеции, – бухнул Громыхало. – Тревор ее забрал из старых краев, там сейчас война. Теперь не спит, за нее трясется… Старый хрыч! Вокруг столько народу, а он все трусит, что ее украдут, что пальчик прищемит, что пчела укусит…
– У него больше никого не осталось, – сказал Фарамунд безучастно.
– Ты знаешь… Для нас, для него, для всех… Для блага всех, Фарамунд, говорю тебе как преданный друг и вассал – тебе надо повторить брак. Теперь с младшей сестренкой Лютеции. Я видел ее… Их просто не различить!
Фарамунд выслушал без гнева, в душе настолько все выгорело, что ничто не высекает искру. Усмехнулся наивности старого воина: сердце да не различит, покачал головой:
– Нет.
– Рекс… это нужно.
– Лютеция, – ответил он. Голос дрогнул, Громыхало с глубоким сочувствием увидел, как дернулось мужественное лицо рекса, а в глазах заблестела влага. – Лютеция!.. Только Лютеция… Никто и никогда не войдет в мою душу. Даже не коснется.
Громыхало развел руками:
– А душа твоя при чем? Это же… как говорят, династический брак! У тебя меч, у Брунгильды – имя своего рода. Она ж по матери – из рода Нибелунгов, а по отцу – старинной римской крови, что давала даже императоров! Соседи заткнутся. А от тебя даже не требуется, чтобы ты вводил ее в дом.
Фарамунд покачал головой:
– Все равно мне это не нравится. Это похоже на предательство.
– Я же сказал, – настаивал Громыхало. – Тебе не надо будет жениться по-настоящему. И Брунгильда это знает! И все знают. К тому же…
Он умолк, покачал головой. Фарамунд спросил резко:
– Что еще?
– Лютеция наверняка просила бы тебя защитить сестренку, – сказал Громыхало. – Пусть не жениться…
