ждал.
Вехульд доскакал первым, крикнул с великим облегчением:
– Как хорошо, что ты не вошел!
– Но тварь надо уничтожить, – сказал Фарамунд зло.
– Рекс, – сказал Вехульд предостерегающе. – Это племя окрещено еще три поколения тому. Здесь на треть римская кровь, они поклоняются этому богу.
– И что же?
– Негоже их дразнить!
– Крепки в вере? – спросил Фарамунд.
– Еще как!
Глава 25
Остатки его отборного отряда расположились на отдых прямо перед храмом. Двое-трое воинов все время сторожили дверь, остальные разожгли костры, жарили мясо, чинили доспехи.
Фарамунд дал войску недельный отдых. За это время из северных земель Галлии подойдет обещанное пополнение.
Из окрестных сел постепенно стягивался народ. Все почему-то стремились войти в храм, готовы были бросаться на выставленные копья.
Фарамунд выехал на коне навстречу толпе. На него смотрели недружелюбно, но без той ненависти, что встречал у противника. Что-то во взглядах этих людей было иное… странное спокойствие, что казалось равнодушием, если не презрением к гибели.
Он вскинул руку.
– Приветствую всех! – сказал он мощно. – Я уважаю вашу веру. Как видите, я не вошел в ваш храм с оружием. Негоже статуи богов обагрять кровью…
Высокий бородатый поселянин сказал с поклоном:
– У нас нет статуй, у нас они стали иконами. Но иконы тоже нельзя обагрять кровью. Господь велит прощать… э-э… а также подставлять левую щеку, когда бьют по правой…
Фарамунд усмехнулся:
– Я тоже знаю вашу веру. И сам готовлюсь ее принять. Но в Писании сказано: не мир я принес, но меч!.. Предательство ни в какой вере не прощаемо. Иуда предал, был наказан.
– Он был наказан не людьми, а Богом! – возразил мужик.
Фарамунд покачал головой:
– А вам не стыдно все складывать на своего бога? Помочь ему не хотите? Какие же верные рабы? Я не бог, но за мной вон какая армия идет!.. А вы?.. Станьте же орудиями замысла своего бога! Исполните его волю. Все, что вы сделаете, это и есть его воля. Ведь ни один волос не падет с головы, ни один листок с дерева без его воли?
Они стояли в молчании, раздумывали, тихонько переговаривались. Фарамунд сам чувствовал затруднение, о богах как-то не думал, но, к счастью, со стороны дороги раздались крики.
Из дальнего пыльного облачка вынырнула четверка богато украшенных коней. Они тянули роскошную повозку, следом несся отряд таких же богато одетых воинов в блестящих на солнце доспехах.
Повозка остановилась, не доехав до храма с десяток шагов. Двое ухватили коней под уздцы. Из толпы вышел немолодой человек с совершенно седой головой и такой же белой короткой бородкой, открыл дверцу и протянул вовнутрь руку.
Из полумрака закрытой повозки высунулась такая же немолодая женщина. Мужчина помог ей спуститься на землю. Она выпрямилась, в толпе заговорили, начали опускаться на колени.
Остались стоять только люди Фарамунда, но он видел по их лицам, что и они готовы последовать примеру поселян, таким величием и властностью повеяло от этой женщины. Она смотрела гордо, запавшие глаза лихорадочно блестели, а темные круги под глазами только придавали вид много думающего и страдающего человека.
Фарамунд смотрел на престарелую мать Мирдлихта почти с сочувствием. Внучка великого воина и дочь воина, она была выдана замуж за доблестного воина, а затем рожала воинов, гордилась их доблестями, славой, воспитывала в духе доблести и подвигов. Почти все погибли в боях, но погибли со славой, а внуки только начинали путь с оружием в руках, но она уже гордилась их силой и мужеством.
Вокруг все пропитано воинской славой предков, никто никогда не запятнал свой род… и только этот последний сын, Мирдлихт, предал свое племя.
Она коротко взглянула на него, голос ее был чистый, сильный, с едва заметной ноткой усталости:
– Спасибо тебе, конунг Фарамунд, что известил! Как видишь, я даже не успела переодеться…
Он сам видел по загнанным коням, по ее измученному лицу, что за двое суток повозка не останавливалась больше чем на несколько минут, пока меняли коней.
Поклонился, помня, как ее здесь чтут и как местные ревниво следят за каждым его движением:
– Приветствую тебя, доблестная правительница. Пути богов неисповедимы, но мы следуем им, как можем. Прости, но мы преследовали изменника, чье имя я не хочу произносить вслух. Я чту веру нового бога и… сам собираюсь ее принять. Однако я чту и старые законы наших народов. Зло и предательство должны быть наказаны. Однако в твоем присутствии я не осмеливаюсь судить, ибо я молод… и знаю так мало! А вот ты…
Он снова поклонился, отступил и встал в один ряд с простонародьем. Сбоку кто-то толкнул в бок, он скосил глаза на довольного Вехульда. Тот прошептал:
– Ну и хитрая же ты змея…
– Ш-ш-ш, – ответил Фарамунд.
Старая женщина неотрывно смотрела в сторону распахнутых дверей в храм. У входа по-прежнему стояли люди Фарамунда, мечи наготове, но все смотрят в эту сторону, никто не смеет переступить порога.
На лице женщины отражалась сильнейшая борьба. Фарамунд видел, как напряглись скулы, а дыхание матери конунга участилось. Ему показалось, что она вот-вот потеряет сознание. Седоголовый встал с нею рядом, она оперлась о его плечо, обвела собравшихся долгим взглядом.
– Никто не войдет в храм, – сказала она наконец. Голос ее был низким, страдающим. – Святилище Иисуса Христа не должно быть осквернено блеском мечей и видом пролитой крови.
Вехульд нахмурился, но Фарамунд смотрел неотрывно, ждал. Вехульд шепнул:
– Ты не вмешаешься?
– Тихо, – шепнул Фарамунд. – Не верю, что старая вера испарится, как туман…
Мать конунга передохнула, лицо ее побледнело, как мел. В глазах стояла кричащая боль, а голос стал хриплым от страдания:
– Но никто и не выйдет из этого храма.
За ее спиной всадники переглянулись, подали коней назад. Двое разом повернули коней и умчались в сторону крепости. Женщина пошатнулась, седой человек подхватил ее под руку. Сзади поддержали, принесли стул, но она покачала головой, кивнула на повозку.
Когда коней развернули, а повозка уже медленно двинулась в обратный путь, навстречу уже катила телега, нагруженная ровно отесанными глыбами. Вехульд смотрел расширенными глазами, а Фарамунд, догадавшись по какому-то странному наитию, подумал, что новая вера закладывает себе опасный прецедент: карать без пролития крови… Но карать. Карать страшно и беспощадно.
А угрюмые дикарщики начали закладывать глыбами дверной проем. Им подали в ведре раствор из яиц и творога, что скрепляет камни крепче самих камней. Стена росла, а когда дыра осталась едва ли для двух камней, изнутри вроде бы раздался крик страха и отчаяния.
Толпа наблюдала молчаливая и торжественная. Происходило событие, память о котором будет передаваться из поколения в поколение. Язычница-мать должна осудить собственного сына на смерть, но христианка не может пролить кровь рода человеческого, да еще в церкви…
Да, отныне церковь будет карать без пролития крови.
За неделю войско залечило раны, а с приходом пополнения стало даже крупнее, чем было до сражения.
Да, в битве полегла треть войска, но племя бургундов, загородившее им дорогу к югу, было истреблено
