освободить от хазарской дани северян и вятичей.
Северный конец склонялся к поискам князя за дальними морями – дабы не обрел силу от соседей. Славенская сторона, самая крупная, передравшись, все же решила звать на княжение неправедно изгнанного Рюрика, гонителя варягов и прочих насильников. Олег чувствовал опытную руку, ибо еще пару дней тому здесь о Рюрике никто не вспоминал.
Олег, пытаясь склонить чашу весов на сторону Рюрика, охрип в словесных баталиях, схватках, кулаки саднили – не всегда кончалось криком, – на косточках кожа была сбита, текла сукровица. Горячие головы Славенской стороны рвались идти через реку на Торговую сторону, ломать и крушить, утверждая свою правоту. Посадники, бояре, воеводы и знатные мужи удерживали, обещали дать бой через два дня, в час новгородского веча.
На Славенской стороне было три конца и три посадника, а от оружейников, кузнечного ряда, скорняков, кожевников обещались выставить надежных выборных, что не отступятся на бурном общем вече. С южного конца обещались прислать двоих выборщиков Рюрика, даже с восточного – исламского от края до края – один из шести должен был подать голос за призвание рюгенского князя с его дружиной. Олег насчитал, что за Рюрика будет около трети голосов, другие же распределятся между князем от киевского владыки Самовита, хазарского кагана, исламских шейхов и немецкого короля. За них тянуло чуть больше двух третей новгородцев, так что, если настрой вольных новгородцев не переменится, за Рюрика будет небольшой перевес. Крохотный, но все же…
Олег последние две ночи провел без сна, встревал в любую уличную драку, молил судьбу, чтобы не сорвалось в последний момент, не переменилось, чтобы расстановка сил сохранилась до общего веча.
В первый же день после пира у Гостомысла его остановил посреди улицы один русич, оглядел оценивающе:
– Полгривны заработать хочешь?
Олег сделал лицо как можно более простецкое, ответил с северным говорком:
– Хто ж откажется!
– Будешь шататься по городу, – сказал русич строго, – как сейчас шатаешься, бездельник! Только ори громче: «Волим Рюрика с дружиной!» Понял?.. А будут спорить… У тебя кулаки для чего отросли?
Олег заулыбался во весь рот:
– Давно чешутся!
Русич вытащил из калитки тоненький прутик серебра:
– На! Это вперед за работу. А кормиться приходи во двор русича Тараса.
– Премного благодарен, – ответил Олег радостным голосом. – Уж я возьмусь! Полгривны – это ж какие деньги!
Теперь, оставив Гульчу на постоялом дворе, он шатался с десятком добрых молодцев – они тоже тянули за признание Рюрика. На улице небезопасно, но на постоялом дворе скорее могут пырнуть ножом, а здесь все-таки вокруг свои. Дрались вместе, сроднились. Ожерелье из оберегов он оставил на постоялом дворе, и теперь никто не признавал в нем волхва, а в глаза – мудрые и печальные – кто заглядывает в кулачном бою?
В последнюю ночь перед всегородским вечем Гульча не спала, с отвращением наблюдала из окна кровавые драки, слушала крики, вопли, призывы. Пещерника не было, он показал свой звериный нрав, ввязавшись в уличные драки, приходил поздно, сразу падал на постель и засыпал.
В этот раз Гульча решила дождаться, однако ночь тянулась и тянулась, на востоке начало светлеть, а на улицах все так же мелькали факелы, пахло дымом, слышались яростные вопли. Наконец-то она легла, укрывшись с головой, чтобы не слышать звериного буйства, и почти сразу же за дверью послышалось шарканье, кто-то тщательно вытирал подошвы. Она насторожилась, бесшумно нащупала свой кинжал. Дверь отворилась, Олег вошел, тихонько ступая, направился к постели.
Гульча потянула носом, сказала удивленно:
– На этот раз что-то новое… От тебя пахнет подземельем.
Он тихо засмеялся, в темноте она не видела его лица.
– Подвалы для заточения здесь именуются срубами. Ты чего не спишь?
– Как бы я заснула, беспокоясь за тебя?
– Вопросом на вопрос, – пробормотал он.
Ложе заскрипело под его могучим телом. Она опустилась рядом. От него в самом деле несло очень глубоким подземельем – она привыкла различать разные благовония в доме отца, – но еще крепким мужским потом. Гульча смочила чистую тряпицу, вытерла его грудь, перевернула на спину, принялась мять мышцы, в который раз удивляясь, что у пещерника такие массивные плечи.
Утром, в день общего веча, на мосту через Волхов дорогу загородила толпа сторонников Самовита. Сшиблись, потеснили, но те быстро озверели, поперли дуром – впятеро; перила моста затрещали, народ гроздьями падал в реку, продолжая в воздухе хватать за горло, вцепляться в волосы, бить ногами.
Олег держался в переднем ряду, валил кулаками замертво, но далеко не зарывался, дабы сбоку не пырнули ножом. Справа азартно гатил могучими кулачищами рыжеголовый парень с озорными глазами. Кликали его Васькой, а прозвище было Буслаев – явно из киевлян, там полно Буслаевых, да и когда сами буслы летят к лесу, то закрывают широкими крыльями небо. Олег дрался расчетливее, несколько раз спасал голову Буслаева от жерди или кола, сбрасывал таких в реку.
Один ляпнулся в воду с диким воплем, забарахтался, крича:
– Спасите!.. Спасите!.. Я не умею плавать!
Васька Буслаев зло крикнул через обломки перил:
– Я тоже не умею, но не ору же?!
