некоторое время «Таргитай» догнал запах гари.
Кто не спал, схватился за бинокли.
– Что это могло быть? – спросил Дмитрий тревожно. – Вулкан?
– На этой широте?
– Тогда пожар? Международные террористы подожгли нефтяную вышку?
– Террористы – ладно, поверю, но откуда в этом районе нефть?
– Неужто всю на экспорт выкачали?
Шар качнуло, рывком теплого воздуха подбросило выше. Красное пятно расплющилось, края уходили в черноту, но оранжевое ядро еще долго цвело, не смешиваясь с простецким красным.
Утром Енисеев, будучи дежурным, стоял на капитанском мостике. Морозов тоже был там, бродил взад- вперед, благо широкая площадка позволяла. Его часто мучила бессонница, хотя слово «мучила» было из старого мира. Морозов спал по два-три часа в сутки, но чувствовал себя как муромский огурчик, на бессонницу жаловался по привычке.
Лазерный луч солнца упал с горящих облаков на верхушки мегадеревьев. Из одинаково темно-зеленых они превратились, вспыхнув, в пеструю зелень всех оттенков – от нежно-салатного до изумрудного.
Стуча каблучками, как ей это удается, вверх взбежала Цветкова. Ее лицо было мучнисто-белым, несмотря на живой оранжевый свет, заливающий капитанский мостик, и умелый макияж. Она бросила быстрый взгляд на Енисеева, запнулась, сказала очень ровным голосом, все еще не отрывая взгляда от мирмеколога:
– Аверьян Аверьянович, у меня есть важное сообщение…
Морозов кивнул с равнодушным видом:
– Докладывайте при Евплюндии Владимировиче.
– Но ведь…
– Здесь он имеет все допуски. Ответственность беру на себя.
– Аверьян Аверьянович, – сказала Цветкова все тем же ровным мертвым голосом, – радиосвязь… нарушена.
Морозов удивленно поднял брови:
– И что из этого? Я слышал, наблюдаются магнитные бури.
Цветкова ответила трагическим шепотом:
– Это не магнитная буря…
Морозов бросил быстрый взгляд на Енисеева. Вдвоем быстро сбежали вниз, через отсеки жизнеобеспечения, в отсек, откуда Цветкова регулярно передавала сообщения о полете. Корпус радиостанции словно бы побывал в тисках. Что-то мощное смяло, будто картонную коробку. На полу блестели раздавленные кристаллы, из корпуса торчали провода. Магнитная буря была сильной. Она нанесла удар ломиком или чем-то еще более тяжелым.
– Ксерксы, – определил Морозов тяжело.
Он весь отяжелел, словно к нему вернулся прежний вес. Его палец скользнул по вдавленному корпусу, там слабо заблестела полоска. Он поднес палец к лицу, понюхал, лизнул.
– Мед? – охнула Цветкова. Она быстро обернулась на мирмеколога. – Кто-то обронил капли меда на передатчик… Нечаянно обронил… я думаю, но муравьи решили, что в коробке мед!
Морозов еще раз потрогал стенку передатчика, сказал холодным голосом:
– За любую небрежность приходится расплачиваться. Рано или поздно. Первая небрежность – взяли на борт муравьев. Эйфория успеха! Все остальное – только следствие.
Он круто повернулся и ушел. Енисеев спросил:
– Когда это случилось?
– Не знаю, – ответила она пугливо. – Обнаружила час назад, когда подошло время очередного доклада. Пока разобралась, потом искала Морозова. Думала, что он у Овсяненко в лаборатории…
Енисеев быстро взглянул на приборы. Ветер устойчив, за час унесет «Таргитай» на много километров. Отыскать их будет непросто, где бы они в этом мегалесе ни опустились. Морозов – матерый волк, понял сразу.
Цветкова повернулась к Енисееву. Лицо ее было очень выразительным. Неприязнь к муравьям, страх перед ними, недоверие к мирмекологу, который обожает муравьев, этих страшилищ, и в то же время надежда на этого человека, которому так доверяет всесильный Морозов… и который унес ее на руках от ужасной жабы.
– Муравьи… Может быть, с ними надо что-то сделать?
Енисеев ответил хмуро:
– Насколько я помню, мы захватили запасную рацию. Расконсервируем, наладим. Экспедицию из-за такого пустяка прерывать не станем.
Она просветлела, побежала вверх по лесенке. Енисеев проводил ее долгим взглядом. Цветкова даже здесь ухитряется двигаться грациозно, женственно.
Он подошел к радиостанции, потрогал ее сам, ощутил, как по спине пробежал неприятный холодок. Муравьи? Здесь бесполезно лупить ломиком, отскочит – только и всего. Надо сжать, чтобы получилась такая вмятина. Но у жвал прикус отличается… Кто-то сунул штырь между стеной и рацией, нажал на рычаг!
