– Дальше будет еще лучше, – браво отрапортовал Дмитрий.
– На этой отметке удержитесь, – приказал Морозов строго. – Расхвастался…
Исполинский яркий шар с отпугивающими фигурами медленно ложился в сотне шагов к востоку. Теплый воздух медленно покидал шар, тот сморщивался, сминался.
– Привал всего на шесть часов, – предупредил Енисеев. – Просто отрабатываем посадку и взлет в зоне каменных холмов.
– В стране Каменных Холмов, – произнесла Саша. – Как красиво!
Умело и слаженно скатали и убрали шар, хотя не очень старались, через шесть часов снова разворачивать, но замаскировали так, что человек Большого Мира мог бы наступить на убежище и пойти дальше, ничего не заметив. Впрочем, отсюда до ближайшего селения существ Большого Мира многие мегакилометры.
Ксерксы, побегав по кругу вокруг места стоянки, запомнили место и унеслись за добычей. Дмитрий развел виновато руками, поинтересовался:
– Это правда, что… дальше попрем без остановок?
– Да, – сообщил Морозов. – Да.
– Тогда я тоже…
– Что?
– Ну, Диме с Сашей можно, а я что, лысый?
Морозов покачал головой:
– Когда ты повзрослеешь…
Дмитрий ликующе гаркнул:
– Рад стараться!.. Ура!.. Бей насекомых!
– Ты же сам насекомый, – уличил Морозов.
Дмитрий подумал, согласился:
– А пусть!.. Вон Енисеев вовсе еврей, а ничего, живет. Насекомым быть не так уж и плохо. Они самые древние люди на Земле, как говорит Енисеев. Еще древнее евреев.
Енисеев хотел было возразить, что он не еврей, но подумал внезапно, что здесь не только национальные различия, но и расовые скоро потеряют свою значимость, ибо ужасающе близко маячит более страшная реальность, о которой он боится вышептать пока что даже себе…
Вслед за Дмитрием по окрестностям разошлись почти все, «чтобы размять ноги». Даже осмелевшая Цветкова решилась на самостоятельную вылазку. Правда, ее тут же с двух сторон взяли в коробочку Чернов и Забелин.
Енисеев молча смотрел, как члены экспедиции один за другим исчезают за огромными блестящими горами. В том мире, который остался в прошлом, их называют галькой, камешками-голышами, такие места считают пустынными и даже… безжизненными.
– Я тоже пройдусь, – сказал он Морозову. Почему-то ощутил в своем голосе виноватость. – Надо посмотреть…
– Что? – спросил Морозов.
– Да так, – ответил Енисеев, он попробовал подобрать слова, не получилось. – Так, посмотреть…
– На что? – спросил Морозов настойчиво.
– Да так, – повторил Енисеев. – Собственно… вы меня поймали, Аверьян Аверьянович!.. Ни на что определенное. Так просто! Неужели это то, чего я так брезгливо избегал в том, прошлом мире? Когда меня уговаривали погулять в Сокольниках или в Измайловском парке, подышать свежим воздухом, побыть на природе…
– И что же? – спросил Морозов с интересом.
– Понятно что! Отказывался так, словно меня звали побродить внутри труб городской канализации. Дело не только в том, что в подмосковном лесу бродишь, как по городской свалке… Даже в девственных дебрях Уссурийской тайги мне голо и неинтересно. А здесь…
Морозов проследил за его рукой. Мир был залит жгучими лучами восходящего солнца. На гладких валунах бурно испарялись водяные шары, но в тени эти прозрачные емкости чистейшей воды пока оставались нетронутыми. Над головами носились огромные драконы этого мира всех цветов и причудливых форм. На людей ни один не повел глазом, каждый высматривал только ту добычу, на которую его род охотился последние сто или двести миллионов лет. А то и миллиардик.
Из земли высовывались гигантские головы, совершенно безглазые, но как-то улавливающие движение звезд, соразмеряющие по ним направление своих тоннелей. По этим головам проскакивали быстрые типсики, куверсы, мир постепенно наполнялся писком, стуком, легким музыкальным скрежетом, а из лесу донеслась звонкая песнь простого кузнечика, от богатства мелодии перехватило дыхание: теперь-то их слух охватывает весь диапазон звуков!
– Этот мир… – сказал Морозов медленно, – ошеломляюще богат. Настолько, что я даже навскидку не берусь. Но зато теперь я понимаю, почему некие тайные силы заставили нас принять именно вас.
Енисеев в испуге развернулся к нему всем телом. Лицо Морозова было непроницаемым. Он держался в тени, солнце не высвечивало подкожное движение лицевых мускулов, по которым Енисеев уже научился понимать многое.
– Почему?
