Гакон ломился сквозь заслон из человеческих тел, как вепрь через кустарник. Поляницы падали, уползали, как и разбойники, уже появились раненые, всюду стоял крик. Гакона уговаривали, орали, в него летели уже и боевые топоры, дротики, камни, старый витязь отряхивался, как пес после купания, пер напролом, бил и крушил подставленные щиты, рвал веревки, что бросали со всех сторон, и уже был в двух шагах от Гонты и Медеи, когда Ховрах приложил ладони ко рту и заорал дико:
– Гакон!.. Гакон, это я – Ховрах!
Гакон остановился, но булава по-прежнему распарывала воздух во всех направлениях. Еще два щита разлетелись вдребезги, когда наконец густой голос из-под шлема прорычал:
– А ты что здесь делаешь?
– Это свои, дурень! – заорал Ховрах.
Гакон чуть замедлил размахи, теперь стало видно, с какой быстротой булава распарывает воздух вокруг старого витязя.
– Опять свои?
– Снова! – заорал Ховрах. Он ткнул Гонту и Медею под ребра, и те тоже заорали, завизжали, срывая голоса. Гакон в нерешительности замедлил вращение булавы, но и теперь та еще окружала сверкающей стеной из металла толщиной с детскую голову.
– А где не свои? – осведомился он.
– По ту сторону, – завопил Ховрах. – Но ежели тебя видели, то уже разбегаются!
Гакон с тяжким вздохом опустил булаву. Могучая грудь тяжело вздымалась. Голос из-под шлема донесся неузнаваемый от горечи:
– Совсем ослаб… И драться не начал, а уже язык на плече.
Гонта посмотрел на его путь, заполненный разбитыми щитами, ранеными и ушибленными, сломанными копьями, смятыми шлемами. Плечи зябко передернулись.
– Слава богам, такие богатыри уже вымирают.
Ховрах бросил одобрительно:
– Молодец, Гакон! Бей своих, дабы чужие боялись.
В глазах Медеи было больше восторга, чем страха. Гонта нахмурился, а Ховрах обнял Гакона за плечи и повел к шатрам. Гакон на полдороге освободился, заспорили, потом повернули к реке.
Они были у самой воды, когда со стороны шатра Медеи прогремел озлобленный крик. Шатер затрясся, медленно повалился. С треском разорвалась ткань, в прореху выпал связанный человек. Он дергался, и с каждым движением лопались ремни, веревки, как клочья тумана разлетелись обрывки рыбацкой сети. Он поднялся во весь рост, страшный, всклокоченный, багровый от усилий. Уже только уцелевшие ремни врезались в тело, но было видно, как подаются, затем все услышали треск. Как тонкие гадюки, коснувшиеся огня, так и ремни отскакивали от его тела.
Он на ощупь выудил из-под цветной ткани шатра секиру, выпрямился. Лицо в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.
Ховрах побелел:
– Ну, сейчас этот кинется…
Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя его, молодой разбойник по кличке Беляк прыгнул вперед, поднял столбы брызг, пронесся через всю речушку, как молодой олень, и выбежал на чужой берег с криком:
– Что жизнь?.. Жила бы честь!
Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели нечеловечески, как звезды. В левом ухе беззаботно рассыпала искорки золотая серьга с зеленым камешком.
Вторым выбежал Ховрах, дышал тяжело, мокрый, как медведь после ливня, а третьим, как разъяренный тур, вынесся Мрак. Грянул лютым голосом:
– Дурни! Мне все одно не дожить до первого снега!
Разбойники, стыдясь замешательства, гурьбой выбежали следом, окружили Беляка. Тормошили, хлопали по плечам, а тот лишь беспечно рассмеялся:
– На миру и смерть красна!
Кто-то попробовал неуклюже утешить Мрака:
– Без тебя вся эта затея сгинула бы на корню. А Беляк… что Беляк, мы все беляки. Да и волхвы еще могли не так понять.
– Да они все время пальцем в небо, – поддержал другой. – Правда, зато в самую середку…
Беляк вскинул к небу боевой топор:
– Вперед! Мы зачем пришли? Отомстить за слезы наших матерей. А вы, братья, позаботьтесь потом о моих… У меня отец и мать уже старые, еще две сестренки совсем малые!
Ховрах, сердясь за поломанный строй, быстро выстроил передних в отряд. И когда были шагах в десяти от деревьев, среди кустов шелестнуло. Тонко свистнула стрела. Беляк – он бежал впереди – выронил топор, ноги стали подгибаться. Попробовал что-то сказать, но слова тонули в клекоте: стрела пробила горло.
Несколько человек с оружием наголо бросились в лес, а Беляк опустился на траву, скорчился. Глаза его медленно заволокло пеленой смерти.
