попятился. Его трясло, ибо в словах великого Яфета прозвучала страшная уверенность, что и он, юный и могучий Олег, полный сил и жажды создавать, творить, однажды вот так без сил и желаний будет лежать на грубом каменном ложе, глаза бессмысленно в потолок, борода и волосы отрастут настолько, что можно будет укрывать свое нагое исхудавшее тело…
Он бросился прочь, в голове стучала одна мысль: нет, ни за что. Непонятно, что сломило могучего Яфета, у которого даже дети боролись с небом. Говорят, старший сын Менетий едва не разнес там все вдрызг, коварством да предательством удалось во время сна ухватить его и затащить в тартар, да и то с помощью страшных сторуких чудовищ, которых страшились даже боги. Младшему, Атланту, коварством и хитростью возложили на плечи край небесного свода, он держит поневоле, ибо если свод рухнет, то выгорят поля, во тьме заплачут вдовы, и кончится земля… Средний же, от которого и пошел род северных людей, у богов украл огонь для людей, за что и доныне прикован к самой высокой горе… Правда, он, Олег, не видел, чтобы кто-то держал край небесного свода на плечах, но, может быть, он заглядывал за Край Мира с другого конца, как не видывал и прикованного велета на горе, а приходилось летать над тем горным хребтом не раз…
Впрочем, в вихре много ли узришь?
Глава 7
Долго пробирался по горным тропкам, страшась попытать удачи в вихре или даже на спине Змея. Когда оглянулся, гора Яфета, как почудилось, так же неспешно брела следом. Если вот так, то к зиме минует горный хребет, а к лету отыщет другого колдуна… может быть.
На голой каменной плите возникла расписная скатерть. Странно и дико заблистала золотом посуда, широкие блюда, где исходили паром только что испеченные тушки молодых гусей, пара узкогорлых кувшинов с кроваво-красными рубинами по ободку, братина с выгнутыми бортами, окованными старым серебром.
Он понимал, что еще более дико выглядит он сам: лохматый, немытый, в грубо сшитой душегрейке из волчьей шкуры, с истоптанными сапогами. Глаза обыскивают синее небо, а руки равнодушно шарят по скатерти, не глядя хватают горячие тушки, рвут, отламывают лапы. Ест, почти не замечая, что ест, хотя князь или царь, со стола которого все это украдено, жрал бы в три горла с жадностью, захлебываясь слюной.
– Да черт с нею, – сказал он, морщась, все-таки спер, хоть у царя тащить вроде бы даже почетно, – с этой справедливостью! Если, как говорит Мрак, сперва решать, с какой ноги сороконожке… Когда-нибудь и у царя воровать перестанут. А пока… Что дальше?
На миг мелькнула трусливейшая мысль, от которой скорчился, как шкура в жарком огне: а не бросить ли поиски истины, не пойти ли как простой герой завоевывать королевства, захватить побогаче, взойти на престол и править на радость и счастье народа?.. Враги нападут – перебьет, еще нападут – сам пойдет в те земли и захватит для себя, установит справедливые порядки…
«Какие справедливые?» – подумал горько. Надо сперва придумать эти справедливые. А справедливость, что висит на лезвии длинного меча, – это не та справедливость, которую принимают мудрые.
Когда пальцы гребли уже по пустой скатерти, глаза уловили наконец в синеве неба зеленоватую точку. В немыслимой выси медленно двигался крупный Змей. То ли высматривал добычу, то ли переселялся в теплые края, но Олег ощутил мощь молодого зверя, зацепил, из груди выплеснулась жаркая волна, тут же заныло и болезненно похолодело, но незримая рука дотянулась до летающего зверя, усмирила, заставила двигаться вниз…
Свирепый холодный ветер пронизывал даже кости, вымораживая в них мозг. Заснеженные вершинки гор выглядели крохотными холмиками, зато снизу Змей не виден, меньше селяне расскажут о крылатом чудовище, что пролетал над их огородами, и если бы не местный колдун…
Змей ломился через встречную бурю, как брошенный новенькой катапультой валун. Ветер свистел, под ногами Олега костяные пластинки терлись и скрипели одна о другую. Он скрючился, изо всех сил напрягал мышцы шеи и спины, не давая холоду забираться глубже, вымораживать, как мокрую тряпку, терпел, ибо чем выше Змей забирается, тем быстрее мчится, уже проверил, хотя пока не разобрался, почему так…
Вместо бугристых горных хребтов наползла зеленая равнина, Змей пошел по дуге вниз. Олег вскоре отличал леса от степи и, когда показалось пятнышко с крохотными ровными квадратиками, послал Змея к земле еще круче. Если есть распаханные поля, то есть и люди. Или могут быть.
Когда рассмотрел крохотные домики, Змей тоже понял, что сядут за лесом, сам торопился, захлебывался слюнями, упорно ломился сквозь стены густого как студень воздуха.
Олег заставил его пройти над самой землей, пряча от работающих в поле за верхушками деревьев. Что Змея узрят, ладно, одной похвальбой, как отогнали, больше, но не хотелось бы объяснять люду, как спасся от чудища с размахом крыльев на три сарая и курятник.
На диво, на дне мешка затаилось несколько золотых монет. Настоящих, взятых в разгромленном дворце бога войны. Хотя можно бы таскать словно бы ниоткуда сундуки с золотом, но прекрасно понимал, что они исчезают из чьей-то казны, а богатым бывает не только мерзавец… но и это черт с ним, но одновременно рос страх, что нарушает что-то важное в мире, рвет или хотя бы портит какие-то нити, что держат весь мир вместе.
Городок был даже крупным, если считать, что придвинулся так близко к опасным горам. С другой стороны, горы закрывают от чужого нашествия, и городок вырос, появлялись дома под крышей из гонты, уже богатство, в середке настоящий терем в три поверха, там князь или даже царь, но ему важнее вон тот просторный дом недалеко от ворот, где ворота распахнуты, а во дворе ржут и чешутся у коновязи с десяток коней, из кузницы несется веселый перестук молотков, пахнет как горелым железом, так и жареным мясом, разваристой гречневой кашей…
Хорошо, подумал он угрюмо, если заранее накопил в себе мощь, а противник вышел не торопясь. Издалека показывает зубы и размахивает дубиной. Но если кто-то выскочил из-за угла, то никакая магия не спасет, не успеешь и квакнуть…
Он знал, что трус, уже не только свыкся, но теперь и принял объяснение Россохи: он ценнее других, потому так бережет себя, ибо еще не сделал чего-то большего, главного, для чего рожден, потому не должен ввязываться в пустые драки, где могут снести голову так же просто, как любому деревенскому дурачку.
Полдня провел у кузнеца, а когда вышел, ощутил, как внимательно поглядывают на него мужчины, а женщины ослепительно улыбаются и соблазнительно изгибают бедра. Он остался в той же волчовке, распахнутой на груди, но теперь широкие металлические браслеты блестели на предплечьях и на запястьях. Еще один широкий обруч прихватывал волосы на лбу. Кузнец пытался всучить настоящий шлем, едва отказался, выглядел бы глупо в волчовке на голое тело, обнаженные плечи и руки, даже в руках не топор
