ослепляет, составил свое завещание так, чтобы вы считали его имущество своим собственным, заботились о нем, берегли и умножали. Но вот сейчас Горнило уже окреп, умеет отличить правду от кривды, его любят в городе за трудолюбие и честность… и, я думаю, пора вам всем, жадный вы и слепой народ, узреть истинный смысл завещания. Повторяю, воля умирающего была такова: пусть родня, что живет на его землях, возьмет все то, что пожелает, а все то, что пожелает, отдаст Горнилу. Так что дядя прав, эта лачуга – отныне его. Но все его земли, как и остальной родни, весь скот, все дома и все, что в них, отныне принадлежат этому человеку, Горнилу Закопченному!
Он видел, как на него смотрят как на сумасшедшего, даже по спине пробежал холодок, что на этот раз камни полетят покрупнее, иные не понимают даже простых истин, но вдруг угрюмый управитель улыбнулся, весело и удивленно посмотрел на Олега, что-то сказал стражу. Тот вскинул брови, затем внезапно захохотал, толкнул другого. В толпе кто-то сообразил тоже, начал возбужденно объяснять другим. Головы качались, послышались удивленные вскрики, аханье. Смех, громкие восторженные вопли, а дядя растерянно оглядывался, все еще не понимая, ибо жадность ослепляет, потом к нему наклонился один из родственников. И Олег видел, как румяные щеки дяди покрыла смертельная бледность.
Управитель шагнул вперед, повернулся к толпе лицом и вскинул руки:
– Слушайте все!.. Как управитель и городской судья, свидетельствую, что истинный смысл завещания состоял… состоит в том, что родня должна была сразу же отдать Горнилу то, что желала себе. Но они, ослепленные жадностью, не поняли завещание… не захотели понять, все забрали себе. Посему все надлежит вернуть кузнецу Горнилу по прозвищу Закопченный… Не думаю, что он долго проносит это прозвище… А также Горнило вправе потребовать у ответчиков пеню за пользование своей землей, своими стадами, своими домами.
Горнило стоял ошарашенный, жалко хлопал глазами. Ему весело орали, лезли поздравлять. Городская стража сдерживала людей, на случай если Горнилу надо отвечать, а один с длинной седой бородой сказал с горечью:
– Как же нам должно быть стыдно, что мы такие… А со стороны-то все видно!
– Со стороны всегда виднее, – крикнули из толпы, оправдываясь.
– Но мы помнили эти слова двадцать пять лет, – сказал старик. – Повторяли их, удивляясь черствости отца, обделившего собственного сына, но не заметили второй смысл, более важный… Почему? Да потому, что все мы желаем для себя то, что должны желать для других.
– Такова порода людская…
– Да, но если это знать, если это помнить, то можно…
Олег не дослушал, незаметно отступал, спина его уперлась в дверной косяк, он вдвинулся в проем, тихохонько затворил дверь. В комнатке было чисто и свежо, он на цыпочках перебежал на другую сторону, вылез в окно, двор мал, зато задами можно вовсе выбраться из города, а когда Олег перелез через пару плетней и один забор, ощутил, что теперь может спокойно предаться размышлениям, восторженная толпа не помешает.
Из этого случая, подумал он хмуро, можно сделать и другой вывод, более глубокий: иные вещи даются нам только на время, но мы этого не знаем. И не только вещи, но и чувства, желания, страсти… Можно и третий, совсем уж глубокий: когда поймешь, что владеешь чужим, тогда только и верни истинному владельцу… Но это уже заумно, а пока что предстоит самому понять какие-то простейшие истины, а потом еще убедить самых могучих колдунов им следовать!
Он уже видел широко распахнутые ворота, оттуда из зеленого простора взъезжали тяжело груженные телеги. Стражи ворот заспорили с возчиками о мыте, Олег решил было, что его уход останется незамеченным. Хоть и рыжий, но у всех сперва дело, а уж потом удовольствие – швырнуть камнем в рыжего, однако сзади застучали копыта, он отступил, давая дорогу, но сердце сжалось, предчувствуя неприятности.
Всадники догнали, загородили дорогу. Следом подъехала открытая повозка, возчик рывком натянул вожжи. Кони захрапели и остановились, роняя пену. Из повозки на Олега смотрел грузный человек, которого называли управителем города, он же в случае с Горнилом выявил себя еще и как городской судья.
– Меня зовут Миротвердом, – назвался управитель. – Я занимаюсь этим городом в отсутствие князя. Да и при нем… ибо он то расширяет пределы, то занят охотой, то на скачках… Ты сделал доброе дело, незнакомец! Горнила все знали и любили за добрый нрав. Он всегда готов отдать последнюю рубашку.
– Случайно, – пробормотал Олег. – Просто, как там сказали, со стороны виднее.
– Может быть, – согласился Миротверд. – Может быть, просто повезло. Но может быть и так, что у тебя дар замечать то, что не замечают другие?
– Вряд ли, – ответил Олег горько. – Скорее у меня дар не видеть то, что ясно каждому.
– Тогда ты мудрец, – сказал управитель с веселой уверенностью.
А дружинник добавил знающе:
– Вы ж все, глядя на звезды, в ямы падаете.
Миротверд захохотал, словно Олег пошутил, хотя лицо этого молодого волхва было невеселое.
– Ладно, – сказал он, отсмеявшись, – у меня есть тут одна заноза… Не разделишь ли со мной трапезу?
Олег оглянулся на рослых гридней. Не слезая с коней, они беседовали со стражами ворот, но взгляды всех троих были направлены в эту сторону.
– У меня есть выбор? – поинтересовался Олег.
Миротверд с сожалением развел руками:
– Увы… есть. Ты восстановил справедливость, ничего не нарушив, ничего не сломав. К сожалению, у меня это удается чаще всего кнутом и плетью, а то и виселицей. Конечно же, ты волен отмахнуться от нас и идти своей дорогой, а мы только извинимся вдогонку, что побеспокоили.
Олег всмотрелся в лицо этого явно неглупого человека. Явно не врет, не станет ради минутной выгоды портить о себе мнение как о человеке справедливом. А может быть, и в самом деле не подлый, что удивительно для человека в его должности.
