строем выступали, какими стрелами уничтожили передовое войско, не понеся потерь сами…
Денег, понятно, не было, потому подготовка к празднованию 2335-летия великой победы скифского войска под Ольвией шла на чистом энтузиазме. Центр и штаб, понятно, в Корчме, но по регионам уже шили костюмы, а в клубах исторической баталистики конники разделились на скифов и македонцев. Скифы учились нападать с дикими криками «Слава!», а македонцы — падать с коней и умирать в красивых позах.
Несколько мелких фирм, торгующих пирожками и мороженым, обещали за свой счет подвезти к месту празднования свою продукцию.
Возвращаясь, Крылов еще на лестничной площадке услышал сильный запах кофе. Справа квартира пуста: соседи не выдержали постоянного разгула дебилов, которых невозможно приструнить, сбежали к престарелым родителям, ютятся теперь все в тесноте, а сами дебилы кофе варить не умеют…
Мелькнула сумасшедшая мысль, что пришла Яна. Дрожащими пальцами едва попал ключом в замочную скважину. Открыл дверь, запах ударил в лицо мощный, одуряющий, восхитительный. Волна в прихожую шла с кухни. Дед сидит в своем плетеном кресле у газовой плиты, колени прикрыты старым пледом, придирчиво посматривает, как в джезве поднимается коричневая корка. На столе перед ним большая кофейная чашка с разводами коричневой гущи на донышке.
Крылов вскрикнул в ужасе:
— Дед, что ты делаешь?.. Тебе же нельзя кофе! Ты забыл, завтра утром у тебя начнутся жуткие боли в печени, схватит сердце…
Он торопливо снял джезву с огня, успел в самый раз — пена уже поднялась к краю. Когда ставил ее на стол, рука вдруг крупно задрожала. Дед хитро подмигнул:
— Ага, понял? Я хитрый… Склероз, не склероз, а рассчитал я точно!..
— Что ты задумал? — прошептал Крылов. — Что ты задумал, дед?
— Угадай с трех раз.
Горло Крылова перехватило. Он ощутил плотный ком, что подкатил снизу и застрял в горле. Стало трудно дышать. В глазах защипало.
— Дед, — прошептал он с мукой. — Меня пожалей… Я же люблю тебя.
— И я люблю тебя, — ответил дед просто.
Костя опустился перед дедом на колени, положил голову на плед, под ним чувствовались сухие твердые колени. На затылок опустились пальцы деда, Крылов слышал, как он перебирает ему волосы, на некоторое время вернулось старое, почти забытое чувство, светлое и безмятежное, когда вот так в далеком детстве клал деду голову на колени, а тот чесал ему спинку, ворошил волосы, вычесывал голову, заглядывал в уши, что-то оттуда выкапывал, всегда становилось легко, светло и защищенно.
В дверь позвонили. На площадке бородатый мужик с жуткого вида телекамерой на плече, весь в ремнях, рядом играла глазками молодая женщина. Крылов вспомнил, что часто видел ее на телеэкранах.
— Здравствуйте, — сказала она. — Здесь живет Владимир Сергеевич Крылов?
— Здесь, — прошептал Крылов. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица так страшно и резко, что в глазах на миг потемнело, а в ушах раздался протяжный звон. — Это мой дед… А что?..
Мужик хмыкнул недоверчиво, женщина сказала с веселым смущением:
— Не знаю, розыгрыш ли… У нас это бывает часто, к сожалению. Но был звонок из этой квартиры, мы проверили, что Владимир Сергеевич Крылов сегодня в присутствии телекамер уйдет из жизни. Мы просили повторить, даже записали его голос на пленку…
Крылов сказал упавшим голосом:
— Я бы хотел, чтобы этого не было. Но это мой дед. Заходите… Я уверен, что он это сделает все равно, будете его запечатлевать или нет.
Из прихожей женщина сразу устремилась в комнату. Ее легкий профессиональный щебет показался Крылову чудовищно неуместным, но вспомнил, что телеведущим голоса ставят не логопеды, а хирурги, уже ничего не изменить, как и словарный запас не расширить.
Оператор с недоверием вдвинулся в комнату, задевая наростом из металла, пластики и торчащих объективов стены в тесном проходе. Дед по торжественному случаю сидел в чистой рубашке, галстук, узел слегка распущен, вид библейского патриарха, мудрый и снисходительный.
Оператор сразу встал в стойку, повел широким выступом с объективом. В агрегате едва слышно зашелестело.
В этот момент в дверь позвонили. Телеведущая сказала торопливо:
— Давайте начнем интервью. Итак…
— Погодите, — прервал Крылов. — К нам вроде бы никто не собирался…
Отворил дверь, отшатнулся от вспышки. По ту сторону двое парней с фотоаппаратами, за их спинами еще один мужик с уже знакомой аппаратурой на плече, только еще чудовищнее.
— Владимир Крылов?
Крылов сказал тяжело:
— Его внук. Проходите в комнату.
Когда он вошел вслед за корреспондентами, в небольшой комнате стало совсем тесно. Дед сидел в кресле, как император на троне. Величественный, мудрый, всепрощающий. Глаза от крепкого кофе блестят бодро, дряблые щеки порозовели, даже старческие темные пятна почти исчезли.
Двое новеньких тут же начали беспрерывно щелкать затворами фотоаппаратов. Оператор, что пришел с ними, с огромным сооружением на плече, стоял как телеграфный столб, из навороченной аппаратуры выдвигались микрофоны направленного действия. Крылов видел, как на двух выдвинутых панелях жидкокристаллических экранов сидит дед, двигается, говорит, все так, как его видит объектив цифровой телекамеры.
Женщина, модная и разбитная, стала рядом с дедом, лицом к телеоператору, спросила с наигранным испугом:
— Правда ли, что вы решили сегодня закончить все счеты с жизнью?
— Правда, — ответил дед важно.
— Но ведь это запрещено!
— Кем? — спросил дед.
Ведущая на миг растерялась:
— Кем?.. А разве в Конституции… или в Уголовном праве нет запретительной статьи?.. Тогда хотя бы той же церковью!
Дед показал ей такие, как и у нее, сахарно-белые зубы:
— Право на смерть — право каждого появившегося на свет человека. Я не знаю, что в этой ситуации может поделать правительство или церковь. И там, и там — политики. Мало ли какие права они себе присвоили!
— Но как же, — восклицала телеведущая, брови ее картинно взлетали на середину лобика, она встряхивала головкой, золотистого цвета волосы красиво падали то вправо, то влево, заставляя вспомнить рекламу шампуня. — Но ведь это же… Я просто не могу вымолвить такое вслух!.. Вы еще полны сил, полны жизни! Это же грех перед… перед…
Она запнулась. Дед важно кивнул:
— Вот-вот. Вспомнилось, что для хохла — грех не съесть лишний кусок сала, а для мусульманина совсем наоборот?.. Милая, если бы одни из нас умирали, а другие нет, умирать было бы крайне досадно. Но разумный человек — а я вот он! — знает, что его смерть рождается вместе с ним. И уйти надо красиво, с достоинством. Вообще-то хорошо умереть — это погибнуть, подобно Матросову, во имя страны, подобно Сократу, во имя разума, подобно Христу, во имя братства, подобно Гумилеву — защищая честь и достоинство офицерского мундира. Но у меня есть шанс умереть за молодой скифский народ, и я этот шанс никому не отдам!
Он радостно засмеялся.
Ведущая спросила с облегчением:
— А, так вами движет просто человеческое честолюбие? Любой ценой попасть на страницы печати?
