Долгими зимними вечерами при свете лучин вытачивались бляхи из копыт коней, своих и диких, из лобных костей коров, быков, туров. Из них умельцы так искусно набирали доспех поверх кожаного панциря, что костяная чешуя лежала как на большой рыбе. Легкие сабли скользят, стрелы отскакивают, даже сильный удар копья уходит мимо.
Томас, весь перевязанный чистыми тряпицами, обнял Звенько:
– Спасибо! Ты спас наши шкуры. Если что понадобится, только свистни!
– Вряд ли свидимся, – ответил Звенько и сдавил Томаса в объятиях с такой мощью, что у того затрещали кости. – Ох, прости… Ну, на тебе заживает быстро! Раны победителей заживают быстрее, чем раны побежденных. А ты их уже сам побивал, я зря вмешался.
Он ухмыльнулся. Оба знали, насколько Томас побеждал.
В родном краю и стены помогают, но войско крестоносцев было в чужом краю. В сарацинских степях они видели мир во всю ширь, видели, как садится тяжелое, багровое солнце, запоминали, за каким холмом исчезает. А здесь прямо перед глазами только лес, всюду лес. Справа, слева, спереди, сзади, даже над головой чудовищно низкие ветви закрывают небо.
Хуже того, из-под земли, прорывая толстый мох, лес вылезает толстыми отвратительными корнями, на которых не только кони, но и люди ломают ноги. То, что выглядит слегка холмистой дорогой, оказывается переплетением скользких, за которые не ухватиться, белесых корней, умело прикрытых толстым зеленым мхом. Прорывался мох беззвучно, рыцарь порой исчезал с головой, приходилось останавливаться всему отряду, выволакивать наверх попавшего в западню леса.
Эти земли издавна пытались захватить магдебургские и бременские маркграфы. К ним стягивались, как волки в готовую к набегу стаю, рыцари со всей Европы в надежде получить захваченные земли в удел. А когда после крестовых походов вернулись уцелевшие рыцари, то Папа Римский их тоже бросил в кровавую бойню на славянские земли, благословил на захват и грабежи.
Они-то, закаленные ветераны сарацинских битв, сумевшие выжить, и были на острие похода. У себя на родине могут стать зачинщиками смут, ибо за время их отсутствия земли прекраснодушных подвижников уже захвачены и поделены теми, кто твердо знает, в каком мире живет. А здесь можно сгинуть да еще и пользу принести, отвоевав часть земель или хотя бы ослабив сильного противника.
И вот грозное войско тяжело двигалось через дремучий лес. Поляны, на которых отдыхают кони, а люди видят небо, почти не встречались. Тяжелые рыцарские кони увязали во влажной земле, столетиями не видавшей не то что солнца – неба. Корни выступали из земли, прикрытые толстым слоем мха, кроты и барсуки рыли подземные ходы так близко к поверхности, что около десятка коней с переломанными ногами оставил великий магистр Ордена благородный рыцарь Гваделуп позади войска. Да и сам, спешившись, почуял внезапно, как земля ушла из-под ног. Провалился всего по колено, под ногами в норе что-то страшно завизжало и вцепилось острыми зубами в сапог, но выбрался весь белый от испуга, сердясь на рыцарей, прятавших ехидные усмешки.
Даже проводники постоянно оглядывались, примечали деревья, повороты, ручьи, медлили, отчего магистр гневался и грозил страшными пытками. Ему объясняли, да и сам знал, что каждую весну такой лес меняется. Если дубы-великаны еще стоят, то на месте прошлогодней тропки может появиться болотце, ручей изменит русло, старых тропок нет, а завалы из огромных деревьев возникают совсем в других местах.
Ценой огромных усилий вышли к засеке из поваленных деревьев. Гваделуп застонал от злости, поклялся когда-нибудь сжечь этот лес вместе с мерзкими язычниками, что живут в нем аки звери. Наваленные крест- накрест вершинками встречь чужаку, деревья образовали непроходимую преграду. Еще полдня истратили, пока нашли тайные проходы. Долго рубили и растаскивали, чтобы могли пройти и тяжелые рыцарские кони.
Едва ступили на найденную тропу, как в дальнем краю поляны резко взметнулась листва. Донесся резкий щелчок спущенной тетивы. Гваделуп не успел схватиться за щит, как конь рухнул, будто ему подрубили ноги.
Магистр успел выдернуть одну ногу из стремени, но его тоже бросило на землю. С бранью поднялся, красными от гнева глазами оглядел поляну. Пятеро воинов, прикрываясь щитами, спешно бросились на ту сторону. Раздались еще два щелчка, двое воинов рухнули. Трое добежали целыми, один сразу заорал:
– Здесь никого!.. Одни арбалеты!
Проводник подбежал к магистру, покачал головой:
– Не арбалеты… Самостpелы.
В листве искусно прятались гигантские луки, наглухо закрепленные. В траве скрытно тянулись жилки, закрепленные за колышки. Нечаянно задевший жилку сам спускал тетиву, нацеленную ему в грудь. Лишь магистру повезло, он был в седле, но не повезло его коню.
Раненых уже раздевали, осматривали. Лекарь угрюмо качал головой. Стрелы били страшно, даже щиты не спасли. Оба были ранены тяжело, умрут к концу дня.
– Такие ставят на лося, – пояснил проводник. Он подал длинную стрелу, вместо привычных перьев торчали деревянные пластинки, искусно заточенные, тонкие. – Простой стрелой, что бьем уток, его не свалишь.
– Значит, у них нет боевых стрел, только охотничьи?
В голосе магистра было столько презрения, что проводник, смиренно опустив глаза, пояснил со скрытой издевкой:
– Бодричи говорят, что лосей бьют в осень, а дураков – всегда. Даже простыми палками.
Гваделуп знал, что от этого похода зависит вся его дальнейшая судьба. Его избрали магистром большинством в один голос. Но если поход не завершится взятием стольного града лютичей, он потеряет не только этот голос.
Он привел с собой горсточку рыцарей даже с островов, в том числе трое приплыли из Британии. Остальные присоединились в Германии, многие отряды уже ждали, явившись на клич Папы Римского. Поход был объявлен против язычников, а рыцари и Папа делали вид, будто не знают, что лютичи и бодричи, как и весь славянский мир, давно приняли учение Христа и что Пресвятая Дева должна защищать славян так же, как саксов или германцев.
