хочется! Уже совсем редко берется за рукоять, что так и просится в руки. Сама норовит залезть в ладонь!
Не зря говорят, подумал он горько, что я дурак не простой, а редкостный. Какой настоящий мужчина не мечтает о таком Мече? Даже Олег ухватился бы обеими руками, хотя и на свой Жезл не насмотрится, пылинки сдувает. Ведь Мечом, козе понятно, и Жезл легче добыть, и летающий ковер. А уж радости попроще: царства, каганства, кучи золота -- только захоти.
А вот ему ни Меч, ни Жезл, ни даже расписные пряники не дороги так, как простая дудочка за пазухой. Вот она, возле сердца пригрелась, тихая как мышка. Почему-то дороже и Меча, и Посоха, и всего-всего на свете...
И дуракам жить надобно, сказал себе сердито. Не убивать же! Начни убивать -- придет черед и полудурков, затем -- придурков, наконец умники начнут выяснять, кто из них знает меньше. Еще можно изничтожать кривых, хромых!
Впереди трещало, а кора подрагивала, будто под ней билось сердце размером с хату Боромира. Таргитай опасливо обошел по дуге. В глубине двигается чудовищный зверь, грызет. Если такой цапнет за ногу, то и подошву откусит.
Плечи сами передернулись, как в ознобе. Какова зверюка, что грызет Дуб? Он ж во сто крат крепче камня и булата!
Да что червяк, напомнил себе, надо о Роде думать. Нашли кого послать! К самому мудрому и сильному, самого... немудрого. Хотя, с другой стороны, Роду все одно. Ему самый сильный -- тля, самый мудрый -- тля, самый высокий -- тля.
Род все знает, все умеет, все сделает. Он вмешается и всех спасет. Род сидит на вершине Прадуба и мечет оттедова животворные капли... Гм, чего это он так.... От этих капель и пошла жизнь на свете. Стала при Роде. При-Роде. От Рода род-ня, род-ичи, род-ить, род-ина, рож-ать, у-рож-ай, род-ники... Гм, от Рода -- это одно, а отродье -- совсем другое...
Он должен быть красного, а не белого цвета! Ведь родрый означает багровый, красный, пурпурный. Как и рдяный, родрый, зардетый... Правда, молнию старики кличут родией, а она слепяще-белая!
Волхвы рисуют и вытесывают Рода, насколько Таргитай помнил, в виде колеса с шестью спицами. Так изображают сам Белый Свет. Теперь же он, первый из людей, узрит бога богов воочию!
Руки похолодели так, что едва не сорвался. Сердце колотилось уже со стонами и хрипами. Еле заставил непослушное тело двигаться дальше. К вершине, как бы далеко ее ни занесло. Неужто это невероятное Дерево все еще растет?
Только бы не быстрее, чем он лезет. А то вовек недоберется.
Сверху, а затем спереди послышалось тяжелое громыханье. Ветка под ногами подрагивала. Из зелени выступили гигантские фигуры. Таргитай поспешно отступил за лист.
Навстречу по трещине опускались велеты. Впереди неспешно двигался суроволицый гигант с молотом в обеих руках. Грудь его была широка, как дверь, голова с пивной котел, могучие мускулы играли, как сытые удавы. За ним так же неторопливо шли еще пятеро: массивные, налитые уверенной силой. У каждого золотые волосы падали до плечей, а пояс был из железных пластин размером с киммерийские щиты.
Таргитай выступил из-за листа.
-- Слава сынам Велеса!
Передний гигант замедлил шаг. Синие как у Таргитая глаза хмуро пробежали по человеку.
-- Смертный?
Его братья с вялым интересом косились на Таргитая, но обгоняли старшего, не останавливались.
-- Еще какой, -- ответил Таргитай торопливо. -- Далеко до седьмого неба?
-- Там даже мы не бывали, -- ответил гигант уже с ноткой изумления. -- Ни боги... никто...
-- А Белобог и Чернобог?
-- Они -- единственные сыны Рода. Они не в счет... Нет, даже они не были... Род там пребывает в раздумьях. Никто не смеет тревожить бога богов. Однажды, если верить преданиям, древний бог Ящер, самый могучий из всех богов того времени, осмелился... Знаешь, что с ним сталось?
-- Ящер ныне в подземном мире.
-- Да, но как там оказался? Разгневанный Род швырнул его с такой силой, что Ящер пробил землю на все семь подполов.
Ящера расплющило, он не может ходить, как ходил раньше, только ползает на брюхе!
Таргитай поежился:
-- Сбросит так сбросит. Мир погаснет раньше, чем долечу.
Сын Велеса, ты, как и все велеты, -- могучан, защитник. Скажи, как добраться.
Велет неохотно пожал могучими как горы плечами.
-- Сгинешь, человечек. Третья ветка направо. Там, ежели не остановят тебя вороны, дорога дальше чиста.
Он кивнул и пошел прочь, молот небрежно забросил на плечо. Его, как и могучих братьев, ждала тяжкая работа на земле, о странном существе в непривычном месте уже забыл.
Таргитай крикнул пораженно:
-- Вороны? Да сюда и орлы не залетают!
-- Вороны -- это мудрость, -- донесся затихающий голос могучана. -- А мудрость залетает выше отваги...
Таргитай заспешил вверх. Сперва дивился странным словам велета, больно непривычно говорит, прямо как волхв, а ведь сила -- уму могила, как говорил Боромир, у кого сила -- ума не надо, если есть такие мышцы, то зачем еще и мозги, но тяжелый подъем путал мысли, в голове было жарко, пот заливал глаза, щипал, и Таргитай перестал думать, пусть волхв думает, у него от думанья силы прибавляется.
Он услышал знакомый запах. В сотне шагов по трещине, что выглядела свежей, бежали муравьи. Проскакивали по одному-два, головы и спины блестели, будто Мрак их любовно чистил подобно своей секире, надолго скрывались в щелях. Сверху спускались с раздутыми брюшками, шатались от усталости, но бежали споро, наверх карабкались едва ли быстрее Таргитая.
-- Кони, -- сказал Таргитай, тяжело дыша. -- Хоть и мелкие... Зато шестиногие, а лапы с крючками. А что с сяжками, так еще лучше... Держаться можно.
Олег бы ахнул, проползла в голове такая же полуживая, вернее полумертвая, как он сам, мысль. Без волшебства и чар, вот так сесть и сказать: вези! Мол, и для тебя, мураш, мир спасаем. Так что помоги нам, а мы поможем тебе. Я почти родня, тоже пахну кислыми щами: на всякий случай даже потерся о муравьиную тропку, собрал на себя все шарики муравьиной кислоты. Вывозился, как свиненок, -- все, чтобы быть своим.
Муравей и под Таргитаем попер, как кабан через поле, хотя лупил когтями по самой что ни есть отвесной стене. Хорошо быть муравьем, подумал Таргитай грустно. Не выбирает щели, а когти вон зацепляются так, что и втроем повисни на нем, не отцепится. А в случае чего, жвалами ухватится, вон какие! С такими полмира можно пройти, всяк дорогу уступит...
А зачем мне, подумал внезапно, чтоб дорогу уступали? Я сам любому уступлю. Не из страха -- из вежества.
Таргитай отдышался, неуверенно отнял от холки муравья одну руку, вроде бы не свалился, тихонько убрал и другую.
Наклоняться пришлось так близко, что едва не терся носом о блестящую спину. Но удержался, хотя натруженные ноги тут же протестующе заныли -цеплялся только ими.
Мрак, высвободив руки, ухватился бы за секиру, Олег щупал бы и перещупывал обереги или Алатырь- камень, но рука Таргитая сама скользнула за пазуху. Дудочка, горячая и мокрая от пота, с готовностью юркнула в ладонь.
Только на муравье еще не дудел, успел подумать он, а изголодавшиеся пальцы уже поднесли ее ко рту. За последние дни не то что играть, пощупать некогда -- побьют. До конца света семь, а теперь оказывается, вообще три дня, а он на дуде? Когда мир рушится, дудки должны молчать. Но как объяснить умным и сильным, что ежели замолчат дудки, заквакают жабы?
Он играл, почти не заботясь, что усталые ноги потихоньку ослабевают хватку, что муравей несется, как стрела, делает рывки. Сбивался с лада, иной раз дыхание перехватывало так, что вместо мелодии из
