Влад с трудом поднялся, защищаясь локтями от хлещущих по лицу сяжек, безуспешно попытался спихнуть Хошу, тот скакал по плечам и счастливо верещал тонким противным голосом, задрав мордочку к небу. Головастик тут же принялся спешно облизывать варвара. Слюна и кровь джампа уже засохли, сдирались тонкой прозрачной кожицей. Он весь подрагивал от нетерпения, спеша привести двуногого друга в надлежащий вид.
– Сам не знал, что они такие… – сказал он, запнувшись на миг, не сумев подобрать слово. – Озверели…
Семен все еще обалдело переводил взгляд с него на Головастика и Хошу, который еще верещал, подпрыгивал, хватал варвара за уши, словно проверяя – не исчез ли снова.
– Но… мы неслись куда глаза глядят?
Варвар оскалил зубы:
– Только в первый скачок. Потом я сумел повернуть. Джамп недотянул самую малость. Но Головастик почуял наш запах, мчался со всех ног. Видишь, какой горячий?
Он напоил Головастика почти насильно. Тот пил жадно, взахлеб. Иссохшееся брюшко не раздулось, но заблестело, а трахейные трубочки открылись. Семен ощутил струйки перегретого воздуха, настолько сухого, что, пораженный, безотчетно погладил преданного дима по лапе:
– Верный конь… едва не сжег себя!
– Что дим, – отозвался Влад, он все еще закрывался локтями, Головастик усердствовал, сдирал засохшую грязь шершавым языком, жвалами и даже когтями. – Посмотри на маленького обжору!.. А еще лучше – сними, все уши оттоптал.
Семен по простоте послушно протянул руки, но Хоша настолько жутко оскалил зубы, перекосился в визге, что Семен поспешно отпрыгнул, упал, запнувшись. Хоша снова принялся щупать и обнимать варвара, но за Семеном следил бдительно, с угрозой в хищных глазах. Маленькие сяжки торчали, как рога. Весь он стал вполовину меньше того панцирного хомяка, каким Семен видел прежде, усох, гребень висел на боку, шипы и пики потеряли блеск, весь выглядел затравленным, озлобленным.
– Боги Мегамира, – пробормотал Семен, – за что эти страшилища тебя любят?
Влад ответил гордо:
– Мы все трое – страшилища!
Шелестнули камни, Кася с перекошенным ужасом лицом спешила к ним, в руках держала двух крупных клещей. Третий, размером с ее кулак, сидел у нее на откинутом на спину капюшоне, уже вонзил длинный хоботок в незащищенную кожу.
Она с разбегу набежала на Влада, тот беспомощно вертелся в лапах и жвалах дима, подняла клещей. Хоша взглянул недоверчиво, внезапно вскрикнул, скакнул, она ощутила, как маленькое чудовище оказалось на голове. В шею кольнуло, снова толчок, Хоша оказался на варваре, в лапах держал клещика. Сожрал целиком в два лязга жвал, лишь тогда выхватил одного за другим клещей из рук девушки, отправил в пасть с той же скоростью, сглотнул и вопросительно посмотрел на Касю.
Семен ахнул, прошептал:
– Он… оно сообразило!.. Хоть голодный, а сперва схватил того, что впился в тебя! Вот это инстинкт так инстинкт!
Кася не ответила, повернулась, умчалась к дереву. Шаталась от изнеможения, однако еще дважды приносила Хоше пойманных клещей, в последний раз ухитрилась набрать полдюжины. Хоша ел, раздувался на глазах, добрел, голодный блеск в фасеточных глазах исчез.
Семен повалился на камни, чувствуя, что ноги больше не держат. Французы говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через его желудок, но Кася, истинная женщина, сумела применить старую истину и к монстрам. Видимо, относя их всех к мужчинам.
Влад кое-как выдрался из лап Головастика, уже чистый, как облупленное яичко, ободряюще помахал Семену:
– Лезь в ту щель! И женщину возьми. Сейчас не отобьетесь даже от бактов.
Кася в самом деле часто падала. Будь в Старом Свете, уже сомлела бы под своей тяжестью. Семен со вздохом поднялся. Его шатало, едва не пошел на четвереньках, но вовремя вспомнил, как варвар презирает тех, кто опускается на все четыре. Вздохнул, подхватил Касю, она бессильно распласталась на камнях, потащил в едва заметную щель. Влад зашвырнул вслед бурдюки с водой, мешок наконечников. Семен из последних сил натянул защитную сетку, спустился на сырое и теплое дно.
Влад сам едва держался на ногах. В голове взрывались огненные хлопушки, череп сжало стальными обручами, а его обруч раскалился. Семен и Кася заснули от смертельной усталости, отгородившись от мира тентом, а он вылез, в двух десятках шагов отыскал лапчатник, жадно вгрызся в край листа. Губы задрожали от жадности: горький сок потек, обжигая гортань, всасываясь по пути, наполняя тело важными солями. Дед всегда напоминал, что без точного соотношения баланса калия и натрия в организме быстро превратишься в сухой труп, лакомство для бегунков.
Боль чуть утихла, но внутренности горели как в огне. Согнувшись, Влад побрел между деревьями, высматривая молодой гугник. Внутри его ствола струятся другие соки; гадостные, зато боль уйдет, а он, после короткой слабости, перестанет ненавидеть мир, которому нет дела до его страданий.
Первый гугник пропустил, хотя внутренности протестующе взвыли, уловив горько-соленый запах, – дерево на третьем году, помирает, наряду с ионами калия много частиц кремния, лягут балластом. Второй был завален скопищем деревьев, сломанных ветром, а к третьему Влад едва дополз, корчась от невыносимой рези во внутренностях. Мелькнула мысль, что надо бы на Головастике, тот нагулялся, наохотился, мог бы и поработать… Впрочем, дорога с каждым днем становится труднее и опаснее.
Он долго пил восхитительно горький сок, прорывал зеленую ткань и высасывал еще, а когда передохнул, вспорол целый ряд раздутых клеток, наполнил бурдюк из желудка тельчика. Боль быстро уходила, но внезапный прилив солей оглушил как падающим деревом. Сидел осоловелый, почти оглох, звуки пробивались как сквозь толщу земли. Запахи исчезли, только глаза смотрели по-прежнему зорко, но все равно не дальше чем на пару сотен шагов.
