-- Ну, то-то, - Корсаков спрятал футляр с картами в карман, прихватил со стола бутылку и двинулся к двери. - Через час, ну, полтора, я вернусь. Ты даже не представляешь, что мы нашли. Одна такая бутылка целого состояния стоит. А если все продадим, то послезавтра уже будем на Канарах загорать.
-- А почему послезавтра?
-- Потому что паспорта заграничные еще сделать надо, - пояснил Корсаков. - Мебель тоже продать можно, но с ней хлопот много, а коньяк, дай Бог, сегодня уйдет.
-- Понял, - радостно закивал Трофимыч, - давай, Игорек, не мешкай. А где это - Канары?
-- Там, где всегда лето и все тетки загорают без лифчиков, - не пускаясь в детальные объяснения, сказал Корсаков.
Был почти час ночи, моросил дождь и на Арбате остались только самые голодные музыканты и самые влюбленные парочки. Впрочем, возможно, им просто некуда было пойти.
Корсаков почти бегом добежал до метро 'Арбатская' и успел купить телефонную карту в закрывающейся кассе. Теперь бы еще вспомнить телефон Лени Шестоперова! Несколько раз он попадал не туда, наконец в трубке прозвучал недовольный голос Шестоперова. У него была странная манера говорить по телефону: вместо 'алле', или 'слушаю вас', Леня вопрошал 'чего надо?'.
-- Чего надо? - раздалось в трубке и Корсаков с облегчением вздохнул.
-- Леня?
-- Я за него, - пробурчал Шестоперов. Он был явно не в духе.
-- Как здоровье драгоценное?
-- Ты что, смеешься? Только из-под капельницы.
-- Что-о? - испугался Корсаков.
-- Что слышал. Я, как с тобой расстался, так и не смог остановиться. Этот Георгин, в рот ему талоны...
-- Герман, что ли? - уточнил Корсаков.
-- Ну да. Просто бездонная бочка какая-то. И заводной, как апельсин. Константин на второй день сломался - мы его к маме отвезли, а сами продолжили. В моем возрасте после такого загула только с помощью капельницы отойти можно.
-- Не обязательно. Я вот сам выхожу из штопора, - похвалился Корсаков, не упомянув, чего это ему стоит. - Но я по другому поводу звоню. Дело есть, Леня.
-- Слушай, Игорек, давай завтра, а?
-- Никак нельзя завтра - опоздать можем. Ты скажи, твой знакомый, ну тот, банкир, все еще на свободе?
-- Михаил Максимович? - помолчав, вспомнил Леня, - Пока да. У него то ли Зюйд-банк, то ли Зип-банк, а что?
-- А старье он до сих пор коллекционирует?
-- Антиквариат? Да. Я его в Лондоне встречал - он на аукцион приезжал.
-- У меня есть кое-что для него, - сказал Корсаков.
Шестоперов долго вздыхал, сопел в трубку. Игорь понял, что Леня не верит, будто он может предложить что-нибудь ценное.
-- Ты уверен, что он заинтересуется? - наконец спросил Леонид.
-- Думаю, что заинтересуется.
-- Что именно ты хочешь предложить и причем здесь я, ты ведь и сам с ним знаком.
-- Не по рангу мне теперь с Михаилом Максимовичем общаться, усмехнулся Корсаков, - другое дело - ты. Известный живописец, живой классик...
-- Ну ладно, ты уж совсем-то... - заскромничал Леня, - давай, дело говори.
-- Говорю дело: есть коньячок. Старинный коньячок, французский.
-- Ага, - буркнул Леня, - коньяк он может взять. Особенно, если начала двадцатого, или конца девятнадцатого века. Погоди, я ручку возьму, данные записать, - он пропал на несколько минут, - ничего не найдешь в этом бардаке. Все, диктуй.
-- Пиши, - как можно небрежней сказал Корсаков, - коньяк 'Henessey', на этикетке фамильный герб рода Хенесси - рука с секирой, пробка сургучная, выдержка двадцать пять лет. Записал?
-- Записал, - деловито сказал Шестоперов, - все это хорошо, но главное - год производства. Год обозначен?
-- Обозначен, - успокоил его Игорь, - пиши: год производства... - он выдержал паузу, - одна тысяча семьсот девяносто третий.
-- Пишу, - повторил Леня, - одна тысяча... как? Что? Какой год? внезапно заволновался он, - ты трезвый, Игорек? Не шути святыми вещами!
-- Я не шучу, Леня. Год - тысяча семьсот девяносто третий. Год французской революции.
-- Так... так... - Шестоперов быстро терял способность к членораздельной речи, - Игорь, э-э... м-м... Вот! Игорь, сковырни пробку! В начале девятнадцатого века, а может и в восемнадцатом, бутылки с коньяком запечатывали помимо пробки и сургуча расплавленными золотыми луидорами.
Корсаков расковырял сургуч, в тусклом свете уличных фонарей блеснул желтый металл.
-- Если это не золото, то я не великий русский живописец, - заявил Корсаков, сдерживая ликование.
-- Так, я сейчас звоню Максимычу, - зачастил Леня, - а ты стой там и жди нас, все, пока.
-- Стой, - заорал Корсаков, - ты хоть спроси, где я.
-- Черт, действительно. Ты где?
-- Я у метро 'Арбатская'. Встречу вас на Гоголевском бульваре возле памятника Николаю Васильевичу. Через полчаса я туда подойду. Узнаешь меня по 'стетсону'. И главное - не задерживайся. Ты же знаешь, спиртное, даже раритетное, на Арбате долго не хранится.
-- Игорек, да я... пчелкой, птичкой, ракетой... Слушай, - внезапно опомнился Шестоперов, - а я что с этого буду иметь? Как посредник, а? Десять процентов от сделки...
-- Нет уж, дорогой, - категорично возразил Игорь, - пусть тебе банкир платит процент. Зря что ли ты его 'Максимычем' зовешь.
-- Ладно, черт с тобой. Но кабак и девки с тебя.
-- Заметано, - с готовностью согласился Корсаков.
Игорь присел на скамейку во дворе в Филипповском переулке, недалеко от здания театра Новой Оперы. Полчаса можно было посидеть, подумать.
Постепенно радость от находки схлынула, оставляя множество вопросов так дождевая вода уходит в водосток, оставляя после себя окурки, спички, павшие листья. Если Трофимыч удержится, чтобы не позвать мужиков обмыть находку, то коньяк они продадут - в этом Игорь был уверен. Деньги никогда не помешают, а деньги должны быть немалые. Можно будет наконец снять студию, поработать нормально. Ирке деньжат подкинуть - алименты ведь Корсаков не платил: при разводе решили, что хватит с Ирины квартиры, которую он ей оставил. Нет, не предстоящая сделка с банкиром беспокоила его, а книги. Письмена, которые Игорь увидел, не давали ему покоя. Он постарался припомнить обстановку потайной комнаты: голые стены, бюро, стол, ящик с коньяком, книги, карты... карты! Корсаков пошарил по карманам, ага, вот они. Он достал плоский футляр, погладил пальцами глянцевую поверхность. У него была одна знакомая, потомственная колдунья, как она себя называла. Гадала она по хрустальному шару, по пеплу, и в том числе по картам Таро.
Игорь открыл футляр, вынул колоду и раскрыл карты веером. Нет, у гадалки карты были другие - с ярким рисунком, а эти выполнены в двух-трех цветах: серо-черном и фиолетовым, что ли? Корсаков вытянул одну карту, повернулся к свету, разглядывая рисунок. К камню прикованы обнаженные мужчина и женщина, а над ними, восседая на камне, расправил перепончатые крылья демон, или языческое божество. Что-то знакомое было в изображении нависшего над людьми чудища. Помнится, когда Игорь начинал свой цикл 'Руны и Тела', он изучал скандинавские руны - футарк, еврейские письмена, египетские иероглифы, и тогда ему попался на глаза шифр тамплиеров. Точно! Этого демона почитали рыцари храма, несмотря на свою приверженность христианской религии, а может, именно поэтому. Бафомет, вот как его называют. Одно из имен или воплощений Люцифера, падшего ангела. И кажется франкмасоны - вольные каменщики, переняли многое от разгромленного ордена тамплиеров. Надо будет сходить к этой гадалке, как ее теперь зовут, Лиана, Вивиана?
