поволоке выдавали ее тайное желание. Осознав это, Ралей вздрогнул от омерзения.
— Филиппу повезло, что он умер, так и не узнав о вашем распутстве, — отчетливо произнес Ралей.
Захватив плащ и шляпу, он быстро покинул ее. Уолтер не заметил гнева и ярости, запечатлевшихся на ее лице, и понятия не имел о том, что этой своей нехитрой фразой он сотворил себе смертельного врага, который когда-нибудь нанесет ему роковой удар.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИППОДРОМ МЕДОУ. ВЕСНА 1588 ГОДА
Елизавета резко бросила свой веер на ручку кресла, отчего сломались несколько его непрочных ребер, в результате чего королева еще больше разозлилась. Черт подери! Неужели у нее и так недостаточно забот, чтобы еще возиться с этим настырным парнем, без конца мучающим ее своими домогательствами — отпусти да отпусти его в Виргинию?
— Запрещаю, бесповоротно и окончательно, — заявила она. — Сиди и жди здесь, как повелевает тебе твой долг. У ворот страны испанцы — разве это подходящее время для того, чтобы тратить наши корабли и людей на твои дурацкие выдумки?
— Как раз подходящее, — настаивал на своем Ралей. — Армада скоро выступит против нас [23], и тогда уж ни о чем другом мы не сможем помышлять. Мои суда готовы к походу; получив ваше разрешение, я за три дня погружусь и посещу свою колонию, оставлю им запасы продовольствия и одежды, подбодрю их и буду здесь еще задолго до того, как первый галион выйдет из Кадиса.
— Так только говорится. И я хочу, чтобы ты, Уолтер Ралей, знал: мне уже докладывали, что никакой колонии в Виргинии нет. Что все эти небылицы нужны тебе для поддержания своего реноме. А еще говорят, — злобно понизив голос, добавила она, — что у тебя в Испании завелся дружок.
— Пусть подавится этой ложью тот, кто ее придумал. Назовите мне его имя, и, клянусь Богом, он откажется от своих слов.
— Об этом говорят многие, Уолтер. — Излив свой гнев, она чувствовала себя уже намного лучше. — Вряд ли ты справишься сразу с сотней их. Я им не верю…
— Благодарю ваше величество хотя бы за это.
— …но я устала от твоего нытья. Я хочу мира в моем государстве, в моем королевском дворе, в моей комнате наконец. — Перечисление своих владений она каждый раз сопровождала хлопками сломанного веера.
Время, которого так страшилась королева, наложило отпечаток на нее. Время застало ее врасплох. С недавних пор ее собственные рыжие волосы заменил парик, первый из коллекции париков, число которых к ее смерти достигло шестисот. Лицо ее было откровенно нарумянено и накрашено и приобрело теперь очарование хорошо выполненной маски, и отныне легкоранимому наблюдателю стало куда сложнее поддерживать в королеве стремление казаться молодой. Но руки ее оставались прекрасными: необычайно нежные, белые, без единого изъяна, они, казалось, подтверждали слухи о том, что она, подобно испанским грандам, спит в перчатках, пропитанных оливковым маслом и медом.
Ей хотелось обворожить Ралея после того, как она устроила ему такую выволочку, и она стала своими прелестными ручками сдирать со сломанного веера расписанный атлас.
— Я приказала устроить карнавал, — весело заявила она.
— Правда? — угрюмо откликнулся Ралей.
Он был настолько разочарован разговором с ней, что не задумывался в тот момент над тем, не оскорбит ли ее своим тоном. Быть фаворитом королевы ничего практически не значило для него: все его просьбы наталкивались на ее запреты. В этом году ему исполнится тридцать шесть; больше половины жизни прошло зря; и он по-прежнему целиком зависит от воли стареющей королевы-деспота, до которой не доходят никакие доводы.
— Карнавал поднимет настроение у народа и развеселит двор, а испанцам покажет, насколько нам наплевать на их угрозы, — продолжала она оживленно.
Ралей подумал — а отправлюсь-ка я в плавание без ее разрешения. Ну и что хорошего от этого будет? После такого его поступка она никогда не позволит ему править колонией… И все же — стоит попробовать. Если он там, на месте будет хорошо управлять колонией, может, этот номер у него и пройдет.
Уолтер отвлекся от своих мыслей, почувствовав, что он уже не наедине с королевой. Внезапно прекратив свои рассуждения по поводу карнавала, она воскликнула:
— О, Роберт! Какое удовольствие видеть улыбающееся лицо! Уолтер дуется тут на меня, оттого, что я не отпускаю его в Америку — ведь Филипп Испанский собирает против нас свою Армаду.
Эссекс посмотрел на Ралея со скрытой ненавистью.
— А почему бы не отпустить его, ваше величество?
— Он моряк, а моряки нам сейчас понадобятся, — ответила королева.
— У нас и так хватает моряков, — возразил Эссекс в таком тоне, что понятно было, что он имел в виду. — И получше сэра Уолтера.
Ралей взглянул на Эссекса так, будто впервые видел этого крепыша с веселым, румяным лицом. Он никогда не принимал Эссекса всерьез и уж тем более не опасался его. Эта его слепота происходила главным образом от его самоуверенности. Королева, осыпая его упреками, как было заведено у нее, когда бывала в дурном настроении, тем не менее с благодарностью принимала его советы и рассуждения, как это было, например, в тот апрельский день в Хэтфилде. Как этот неоперившийся мальчишка мог избавить стареющую, умную женщину от тягостных мыслей? Отчасти это было результатом ее равнодушия. Игривые выходки Елизаветы частенько раздражали и огорчали капитана королевской гвардии. Пусть королева заведет себе другую болонку, и целует ее, и ласкает, и шлепает. Это позволит ему, ее старой, поношенной игрушке, заняться вещами, к которым у него действительно лежит душа.
Однако он сразу понял свою оплошность, когда заметил, какими оживленными стали их лица, когда они обменивались своими идеями по поводу карнавала. Уолтер понял, что Эссекс будет рад убрать его со своей дороги. Ралей быстро справился со своим плохим настроением и присоединился к обсуждению планов, внося усовершенствования во все предложения Эссекса, ловя взгляды Елизаветы, играя роль придворного. И в то время как королева улыбалась, слушала, обращалась то к одному, то к другому, эти двое искоса бросали друг на друга ревнивые взгляды, как будто два пса, готовые вцепиться друг другу в глотку.
Они стояли лицом друг к другу на беговой дорожке ипподрома Медоу. Множество знаменитых дуэлей начиналось здесь так же и раньше. Место было тихое, ровное, окруженное деревьями и располагалось недалеко от города. Солнце пробивало своим теплом желтую шелковую рубашку на плечах Ралея и било своими лучами по клинку в его руках в то время, когда он засучивал свои гофрированные рукава. Высоко над ним рано потревоженный жаворонок, покинув гнездо, разразился своей песней. Вполне вероятно, песней смерти. Выжидая, пока Блаунт подаст сигнал, Ралей смотрел на человека, которого он собирался убить. Большое, крепкое тело в голубой рубашке и длинные ноги в штанах того же цвета, но с ярко-красными прорезями — было что-то в этом Эссексе удивительно инфантильное. Ралею уже не хотелось наносить ему удар: он в какой-то мере почувствовал удовлетворение, смазав своей перчаткой по этому жизнерадостному лицу. Но ничего не поделаешь — дуэль была неизбежна, оставалось только приступить к ней и победить. Не могут же Виргиния и все его надежды рухнуть от удара меча марионетки.
В поднятой руке Блаунта развевался на ветру платок. Юный Кавендиш, секундант Уолтера, издал пронзительный свист. Ралей не спускал глаз с платка, но вдруг увидел, что Блаунт, вместо того чтобы уронить его, подошел к Эссексу и стал показывать на что-то позади него, по направлению к реке. По тропе, по которой они пришли сюда, на полной скорости мчался паж, размахивая руками и крича во весь голос. За ним прямо по росистому лугу двигалась женщина, двигалась быстро, хотя ей было явно нелегко идти. Она опиралась при этом на трость. Это была королева. Не удовлетворенная усилиями пажа, она сама, заметив, что на нее обратили внимание, подняла трость и прокричала:
— Остановитесь! — голосом, который эхом отозвался в лесочке.
Эссекс бросился к Ралею.
— Это вы все заранее подстроили? — спросил он с нескрываемой ненавистью.
— Нет. Не вы ли? — ответил Ралей.
Затем, движимые одним инстинктом, они вложили шпаги в ножны и побежали навстречу королеве, которая, увидев, что они приближаются к ней, остановилась, опершись на трость.
