— Чума, — забурчал он себе в бороду, — опустошает улицы, лавки, книжные магазины и мастерские, зато наполняет кладбища…
Виргилий отметил про себя, что все присутствующие усердно трудились и старательно выполняли свои обязанности: сбивали подрамники, растирали краски, варили лак, натягивали полотна на рамы, подметали пол и мыли кисти. Самого Якопо Робусти не было, но трое его самых опытных и умелых учеников трудились над доверенным им полотном «Воскрешение Лазаря». Позже он подпишет это полотно: «Jacomo Tintoretto, inventor — А 1576. Venetia ». Молодой человек, видимо, оставшийся за старшего, встал и направился к посетителям. По мере его приближения Виргилием овладевало странное чувство. Ученик был роста ниже среднего и хрупкого телосложения. По-видимому, он едва вышел из отроческого возраста. Его рубашка и панталоны были запачканы красками. Забрызган был и берет. И только когда ученик был уже от них в двух шагах, Виргилий понял причину своего смущения. На подбородке у юноши была ямочка, точь-в-точь как у девушки, очаровавшей его накануне на похоронах Тициана.
— Синьор Песо-Мануций! — обрадовался ученик. — Вот приятная неожиданность, право!
— Это… Мариетто Робусти… один из сыновей Тинторетто. А это мой племянник из Парижа, Виргилий… и его друг Пьер. — Перед тем, как представить их друг другу, дядя Чезаре некоторое время словно бы колебался.
Юный художник улыбнулся новым знакомым и кивнул головой на грациозной тонкой шейке:
— Добро пожаловать.
По-видимому, он был еще совсем юнцом: об этом свидетельствовали и его еще не поменявшийся голосок, и отсутствие какого-либо намека на растительность над верхней губой, и светлый с молочным отливом цвет кожи.
— Вы, верно, к отцу? Он вышел за ультрамарином, и не знаю, как долго задержится.
— Угадал, Мариетто, мы хотели поговорить с Якопо, нам нужно спросить его кое о чем в связи с полотнами Тициана.
— Как ужасно, что он умер! — В словах юноши прозвучали и боль, и восхищение. — Вам известно, что отношения моего отца и Тициана сложились не лучшим образом, особенно когда Венеция назначила отцу такую же ренту от Немецкого подворья, как и Тициану. Но это была честная конкуренция. В конце концов, оба они — блистательные художники, не так ли?
— А знаешь, Мариетто, — начал Чезаре, вдруг осененный некоей идеей, — мы пришли к твоему отцу, но что-то мне подсказывает, что ты не хуже его сможешь нам помочь. Если ты согласишься уделить частицу твоего времени этим молодым людям, нам не придется беспокоить Якопо.
— По правде сказать, с тех пор, как он закончил расписывать потолок в здании Большого братства Святого Роха, у него стало больше свободного времени. «Бронзовый змей» должен был быть завершен к шестнадцатому числу этого месяца — к празднику святого Роха.
— Ну так я оставлю здесь своих французских друзей. Они сами расскажут тебе, о чем речь. Вместе вы прольете свет на тайну, которая их мучает. Кланяйся батюшке и матушке — и до свидания!
Чезаре направился к двери, но не успел переступить порог, как Виргилий, на лице которого читалась глубокая озабоченность, схватил его за рукав.
— Можешь полностью положиться на этого паренька, слово Чезаре!
— Не сомневаюсь. И без утайки поведаю ему обо всем. Но, дядя, я хотел спросить у вас о другом… — Виргилий смущенно запнулся, потупил взор и стал хрустеть пальцами. — А у этого Мариетто, случаем, нет сестры-двойняшки? — решился он наконец.
Дядя разразился хохотом и с нежностью взъерошил племяннику волосы:
— Ну что за странный вопрос, Виргилий? — и вышел на залитую солнцем набережную, оставив племянника в глубоком замешательстве. Когда же Виргилий, все еще настороженный, обернулся, то увидел идущих к нему Пьера и Мариетто. Улыбка последнего его полностью обезоружила.
— Мариетто предлагает поговорить о нашем деле в другом месте. Мы ведь не хотим, чтоб нас услышали? — проговорил Пьер, бросив красноречивый взгляд в сторону других юношей, трудившихся в мастерской.
— Тут поблизости есть одно местечко, где мы сможем спокойно побеседовать. Пойдемте!
Они вышли на Мавританскую площадь; Виргилий, не в силах оторвать взгляда от ямочки на подбородке нового знакомого, все же заметил изваяния мавров на домах площади. На угловой фигуре были приколоты какие-то бумажки. Виргилий вопрошающе взглянул на Мариетто.
— Это один из «мавров», по которым площадь получила свое название. Здесь жители квартала оставляют свои пожелания, как в римском Паскуалино. Я покажу вам и другие достопримечательности этой части Венеции.
Они перешли по мосту через канал и вышли на замощенную кирпичом паперть, оставив слева церковь Богородицы в Садах, выстроенную в готическом стиле, но с порталом в духе Возрождения, с красным фасадом, белыми украшениями из мрамора, святым Кристофором над входом и двенадцатью апостолами в нишах. Канал, вдоль которого они шли, вывел их к морю. Вдали, среди простиравшихся перед ними вод, виднелись острова Мурано и Святого Михаила.
— Дворец Контарини далло Заффо. — С этими словами Мариетто остановился у изящной аристократической постройки и запросто толкнул дверь. — Дом пуст из-за чумы. Мы ничем не рискуем. В любом случае нам нужно лишь уединенное место в тенечке, где бы мы могли спокойно поговорить.
Он провел их по первому этажу до двери, ведущей в великолепный сад.
— Какое волшебное место! — восхитился Виргилий. — Эта зелень! Вид на лагуну! Постройка в конце сада!
— Я тоже люблю это место. В Венеции ведь очень мало деревьев. А здесь у меня возникает ощущение, что я на краю света… В каком-то смысле так оно и есть: эта бухта — окраина Европы.
— Павильон Духов, — указал Мариетто на постройку в глубине парка, напоминающую маяк. — Прежде здесь собирались, чтобы поговорить о литературе, поспорить. Здесь бывали Тициан и его друзья, Якопо Сансовино[33], знаменитый архитектор Венеции, Пьетро Аретино, писатель, сам себя называвший «бичом королей»… В детстве я видел Сансовино. Он умер шесть лет назад. А вот Аретино не стало, как раз когда я появился на свет. Он был лучшим другом и Тициана, и моего отца.
Они уселись прямо на траве в тени акации. Виргилий положил перед ними кипу отобранных накануне рисунков и в мельчайших подробностях изложил суть дела, приведшего их в дом Тинторетто. Когда он закончил, Мариетто испустил глубокий вздох.
— Может, Чезароне слишком понадеялся на меня. Я вовсе не знаток произведений Тициана. От моего отца было бы больше проку, ведь он начинал в мастерской Тициана. Но, кажется, ровно через неделю покинул ее, хлопнув дверью, если только его не выгнали. Несходство характеров! И все же… — Мариетто принялся рассматривать рисунки. — И все же я могу сказать, когда — примерно, конечно, — написано каждое из полотен. Манера Тициана со временем весьма переменилась. К примеру, вот это «Тарквиний и Лукреция» написано в самом начале его пути. В нем сквозит подражание Джоржоне, его учителю. Мазок еще такой аккуратный, хорошо прописаны лица. А вот это «Тарквиний и Лукреция» уже позднее. Полотно утратило гладкость, завершенность, очертания размыты. Если уж говорить прямо, мне кажется, он наносил краску не кистью, а пальцами. Вам понятна разница?
Юный художник положил рядом два рисунка, сделанные с полотен, чтобы Виргилий и Пьер смогли сами увидеть произошедшую в манере художника перемену. Те покачали головами, явно убежденные. Пьер даже отважился высказать свое ощущение:
— Последняя его манера меня обескураживает. Она более грубая, тревожащая, но при этом более убедительная.
— Я могу также подсказать, где находятся иные оригиналы. Какие-то я знаю сам. О других слышал. Пригодится ли вам это? — спросил Мариетто, продолжая просматривать рисунки.
Виргилий закивал, он не желал упускать ни одной из возможностей докопаться до истины.
— Очевидно, большинство полотен, которые мне знакомы, находятся в самой Венеции. «Мученичество святого Лаврентия», к примеру, висит в церкви Распятия, неподалеку отсюда, по другую сторону бухты Милосердия, в двух шагах от Бири-Гранде. «Диану и Актиона» увидеть сложнее, для этого нужно было бы отправиться в Мадрид! Библейские сюжеты «Авель и Каин», «Авраам и Исаак», «Давид и Голиаф» украшают
