Он не предложил им осмотреть залы, полные произведений искусства: полотен великих мастеров, римских скульптур, китайских ваз, персидских ковров, арабской посуды и византийских золотых изделий. Однако угостил их белым сухим вином.
— …которое любила императрица Ливия[63].
Из окон открывался чудный вид на Венецию. На вопрос Зена о цели их визита ответила Мариетта. Стоило Зорзи услышать имя Атики, глаза его вспыхнули нехорошим огнем.
— Атика, эта тварь на содержании наших врагов! — Голос его дрожал от негодования. — Будь проклят день двадцать девятое мая 1453 года, когда Константинополь попал в руки султана Мехмеда Второго. Празднуя свою победу под сводами Святой Софии, превращенной им в мечеть, он благодарил Аллаха. С тех пор турки не переставая грозят нам. Мало-помалу наладили флот и завоевывают Средиземное море — наше море.
Далее Зорзи повел рассказ о постепенной сдаче туркам «Mare Nostrum»[64].
Виргилию вспомнились строчки Иоахима дю Белле[65], который, поминая обряд обручения Венеции с Адриатикой, иронизировал:
Венецианцы-глупцы все с морем брачуются, Турки давно уж в любовниках ходят.
— На короне нашей ослепительной империи осталось лишь три камня: Корфу, Кандия и Кипр… Кипр!
При упоминании об острове, где родилась божественная Афродита, покалеченная рука Зорзи, до того рассекавшая воздух, бессильно повисла. «Кипр! Ну конечно! — пронеслось в голове Виргилия, вспомнившего, что сказал по поводу Зорзи Пальма. Он ведь был ранен в бою за Кипр. — Я собирался расспросить дядю, но, кажется, могу прямо здесь и сейчас получить урок истории».
И он не ошибся. Зорзи с горечью в голосе повел свой рассказ с 1570 года. С очевидной пристрастностью изложил он расстановку сил в начале семидесятых годов так, как видел ее сам. Остров Кипр был лакомым куском, приносящим в год доходу не менее трехсот шестидесяти тысяч дукатов. Пшеница и хлопок, вино и растительное масло, соль и сахар были там в изобилии.
— Кипр с его цитаделью, с его природными богатствами разжигал страсти. Турки облизывались, глядя на него. Особенно с приходом к власти Селима Второго, этого мерзавца, пропившего свои мозги, что вообще редкость для мусульманина.
В своем донесении в Сенат наместник Бадоэр так описал Селима Второго: «Лицо испитое от чрезмерного употребления вина и водки, к которой он пристрастился из-за несварения желудка». В начале 1570 года Селим начал враждовать с Венецией.
— Надо думать, этот пропойца прямо-таки мечтал упиваться кипрским вином в своем серале!
Блистательная Порта желала столкновения? Ну что ж, пусть получает. Светлейшая засучила рукава и в пятьдесят дней изготовила сто пятьдесят галер, снаряженных для битвы. Несмотря на эти титанические усилия, Республика Льва была застигнута врасплох: первого июля турецкий флот подошел к Кипру, десятки тысяч солдат атаковали его столицу Никозию. Она пала. Воодушевленные легкой победой, мусульмане напали на Фамагусту, считавшуюся неприступной.
— Там они напоролись на наши великолепные военные укрепления, на неколебимую верность венецианцев своей родине, но прежде всего — на героизм командующего гарнизоном — Маркантонио Брагадино. — Голос Бонфили задрожал. Дойдя до этого места, он побледнел. — Осажденная Фамагуста держалась почти год. Положение было отчаянное, одиннадцать месяцев ее обстреливали, подрывали ее бастионы. Одиннадцать месяцев она отбивала атаки. — Увлекшись рассказом, Зорзи утратил присущую ему грубость. — В конце лета 1571 года население попросило Брагадино капитулировать. Он согласился. Первого августа в честь перемирия зазвонили колокола и замолчали пушки. Лала Мустафа, полномочный представитель султана, главнокомандующий турецкой армией, вручил своему противнику грамоту с подвешенной к ней золотой печатью, украшенной изображением Селима Второго. В грамоте говорилось, что тот «обещает и клянется Аллахом и головой Великого Турка уважать параграфы, которые содержатся в этом документе». Среди параграфов был один, который обеспечивал беспрепятственное возвращение венецианских войск на родину. Но как только туркам были переданы ключи от Фамагусты и Брагадино проговорил: «Я вручаю вам эти ключи не из трусости, но по необходимости», — бесчестный Лала Мустафа изменил тон! Он нарушил все обязательства победителей по отношению к побежденным. Защитников города пленили — иных повесили, иных послали на галеры или продали в рабство. Две тысячи рабов и двадцать тысяч трупов! Иначе как резней это не назовешь. Их жен безбожно насиловали. А Брагадино… Брагадино…
Его голос пресекся, лицо исказилось. Ни Виргилий, ни Мариетта не догадывались, что с ним творится, в отличие от Лионелло, который сочувственно положил руку ему на плечо и докончил рассказ за него:
— Лала Паша отрезал Брагадино одно ухо. Другое отрубил солдат. Затем приказал связать его, накинуть ему на шею удавку, и призвал всех осыпать его ругательствами и поносить. Через неделю, когда Брагадино был уже при смерти — у него произошло заражение крови из-за ран, — ему предложили жизнь с условием принять ислам. Ответом было презрение и брань. Этим он подписал себе смертный приговор, но не догадывался, какие адские муки уготованы ему напоследок. Его заставили перетаскивать неподъемные корзины с землей и камнями с бастиона на бастион. Затем привязали к рее корабля на такой высоте, чтобы его соплеменники и единоверцы, взятые в плен, могли видеть изуродованное тело их военачальника. При этом над ним издевались: «А видишь ли ты свою эскадру? А помогает ли тебе твой Христос?» Затем его спустили с реи, но лишь затем, чтобы применить к нему последнюю, самую изощренную из пыток… — Лионелло запнулся. — После этого тело его было разрублено на куски и роздано солдатам, часть его на спине быка провезли по улицам. Дабы потешить народ-победитель, их протащили по всей Турции. А его кожу выделали, сшили, набили соломой, нарядили в платье и в головной убор, после чего этот жуткий трофей отправили в Истамбул.
— Его кожу? — переспросил, подавив комок в горле и уже предчувствуя, каким будет ответ, Виргилий.
Глава 9
Оказавшись на улице, Виргилий и Мариетта обменялись вопрошающими взглядами: какие выводы стоит сделать из этой встречи? Мариетта предложила посидеть в тени у воды. Подмяв под себя юбки, она устроилась прямо на гальке, только смахнула пыль с кружев.
— Что ты думаешь об этих двоих? — кивнула она в сторону семейного гнездышка Зен.
Виргилий вздохнул: столько всего непонятного жгло и сверлило мозг.
— Для начала… — Он сконфузился и опустил голову, подыскивая подходящие слова. Набрав камешков, стал подбрасывать их на ладони. — Для начала ты была права относительно нравов Зена. А то, что годится для него, годится и для его друга. Друга! Я бы сказал иначе, если бы не боялся оскорбить твой слух. Так они живут вместе?
— У Зорзи свой дом на улице Льва. Мне брат сказал, — ответила Мариетта, которую трудно было оскорбить чем-то подобным.
Виргилий глядел, как прыгает по воде брошенный им камешек.
— И потом, оба они, и Бонфили в особенности, преисполнены злобой — и это еще мягко сказано — по отношению ко всему, что связано с Турцией… Селим, Лала Паша, шпионка Атика.
Еще один камешек запрыгал по воде.
— И что из всего этого следует?
— Оставим выводы на потом. Теперь же самое время заняться замешанным в этом деле турком, я имею в виду Кару Мустафу. Помнится, ты говорила, он проживает на площади Золотого Араба?
Мариетта кивнула и протянула Виргилию руку, чтобы он помог ей подняться.
— Ты со мной? — спросила она.
— Хоть на край света.
Путь их лежал гораздо ближе, всего лишь на край города, в квартал Кастелло: дом турка находился неподалеку от верфи.
За огромной стеной из красного кирпича, за которой было сосредоточено кораблестроение Республики, пошли дома для рабочих Адмиралтейства. Дворец Кары Мустафы, весьма скромный на вид, в византийском
