можно ведь и увезти ребенка. Подманить, заворожить, увезти в лес, да и привязать над костром, сделав на поясе прорезы в коже для стока вытопленного жира…
Евгений Павлович повернул к своей парадной — как вдруг воздух дрогнул от прозвучавшего из-под ног его имени, и в тот же миг в радиусе трех метров взметнулась плотная белая стена пара.
— Мама-а-а! — жалобно завопила девчонка, вместе с родительницей оказавшаяся внутри круга и отскочившая от белого клуба, словно от огня.
Стена пара быстро утолщалась, сжирая свободное пространство и сгоняя трех человек в самый центр.
— Ничего, не бойтесь, — пробормотал профессор, зажимая папку под мышкой. — Туман боится тепла. Сейчас мы его рассеем. Колядо, колядо, колесо солнца, жар небесный, свет весенний, туман развей, пар согрей, небо пока…
Он еще не успел добормотать наговор, как туман, прыгнув вперед, поглотил своих жертв. Профессор сделал вдох — и замер с раскрытым ртом. Его легкие словно наполнились огнем, оказались залиты пламенем. Девочка и ее мать тоже резко замолкли, и Кипара прекрасно понимал, почему. Он торопливо начертал в воздухе знак холода, повернулся, нарисовал еще один, повернулся в третью сторону. Туман попятился, в воздухе закружились хлопья снега, плавно оседая вниз. Однако обожженные внезапным нападением легкие продолжали гореть, голова закружилась от нехватки воздуха. В это мгновение из клубов высунулась белая трехпалая лапа, схватила профессора, рванула к себе — от неожиданности тот потерял равновесие, упал в горячие клубы. На него тут же вскочил кто-то раскаленный, кто-то схватил за ноги, кто- то — за шею. Кипара извернулся, начертал знак холода. Горячие демоны мгновенно сгинули, на профессора опять посыпался снег. Он покосился на руку: в том месте, за которое его ухватили, быстро набухал обширный ожог. Точно такой же вырастал на ноге и саднил на шее. Холодный воздух, врываясь в легкие, обжигал их с той же силой, что и раскаленный пар.
Из тумана высунулись сразу две лапы — одна рванула жертву за волосы, другая за ступню, таща в разные стороны. Кипара взвыл от боли, опять отмахнулся морозными заклинаниями, сел в центре насыпавшегося сугроба, тяжело, с громким хрипом, дыша. У него горело уже все тело, с разной лишь степенью ожога в различных местах. Накопленная энергия, собранная за неделю со студенческой аудитории, стремительно таяла, едва удерживая жизнь в изрядно искалеченном организме. При этом каждое заклятие на холод тоже отнимало толику сил.
«Круг ведь был совсем маленький, — вспомнил маг. — Мне нужно просто выйти за его пределы. Только выйти из круга — и я спасен…»
Он рывком поднялся, бросился вперед, надеясь пробиться сквозь клубы наружу, — но невидимые в белесой пелене демоны сделали ему подножку, опрокинули, оседлали, схватили за руку, не давая начертить знаки. Кипара пробормотал весеннее заклинание чукотских шаманов, и демоны опять шарахнулись в стороны. Тело, одежду, асфальт вокруг покрыла изморозь. Колдун поднялся, начертал перед собой знак холода, сделал шаг в очистившееся снежное пространство. Начертал еще знак и сделал еще шажок.
Теперь он пробирался вперед медленно, но уверенно, вовремя отбиваясь от появляющихся из пелены лап. В белых клубах он не заметил только одного: начертанное в центре имя завернуло его движение, и он шел не наружу, он ступал по окружности, всего в полуметре от внешней стены западни.
Время шло, высасывая силы колдуна, а туман никак не хотел кончаться. Лап же становилось все больше. Они дергали профессора, толкали его, били, делали подножки, пока, наконец, он не споткнулся и снова рухнул в густой пар. На истерзанное, обожженное, почти сваренное тело навалились десятки врагов, удерживая ноги, руки, затыкая рот и вонзая когти в глаза. Кипара изогнулся в последней судороге — и затих.
Туман начал рассеиваться. Потоки горячей, пахнущей тиной воды потекли вдоль поребриков, сливаясь в канализационные люки, и на мокром асфальте перед дорожкой к дому остались лишь три безжизненных тела, распаренных и покрасневших от полученных ожогов.
Пустынник в эти минуты стоял на Кантемировской улице, зажав в кулаке ключи от машины, и глядел в сторону общежития Политехнического института, краем глаза фильтруя текущую от станции метро толпу, выискивая в спектре аур серую и безжизненную, переполненную тоской и одиночеством. Таких здесь, как и на любом краешке планеты, хватало с избытком. Однако сейчас магу требовалось, чтобы женщину беспокоило только одиночество, а не уныние от грядущей встречи с ненавистными соседями. Чистая тоска. И еще: его избранница должна быть достаточно симпатичной.
Вот его обостренного восприятия коснулась еще одна «серость». Обычное уныние одинокой женщины, для которой наступающие выходные не сулят ничего, кроме уборки, стирки, рюмочки вина со старой подругой и бесконечного просмотра телевизора. Полная пустота, которую усиливает ощущение недавней утраты… Не глобальной, но все-таки чувствительной… Кот, что ли, сдох? Или собачка?
Колдун отделился от стены, старательно прислушиваясь к исходящим от дамочки эмоциям. Нет, встречаться она ни с кем не собирается, ни с соседями, ни тем более с мужем. Что делать в выходные, не знает — ее жизнь посвящена только работе. Мышка серенькая… Но выглядит отнюдь не чахлой: со спины видно, как подчеркивает ее широкие бедра стягивающий талию пояс плаща; русые волосы собраны на затылке в большую кичку, открывая высокую смуглую шею. Если бы не две тяжелые сумки в руках, которые заставляли женщину сутулиться, сводить вперед плечи и пригибаться к земле… Пустынник ускорил шаг, прикоснулся к ее спине:
— Марина, это ты?
— Кто? — Женщина обернулась, маг увидел высокую грудь, круглое лицо с голубыми глазами, чуть изогнутые брови невероятно дымчатого оттенка, длинные ресницы, острый, словно выточенный резцом мастера, носик над узкими, но алыми губами, прижатые волосами к голове уши, в мочках которых сверкали бесцветными камушками крохотные золотые серьги. — Нет, вы обознались.
— Да нет же, это ты, ты! — уверенно кивнул колдун. — Мы же с тобой вместе, в одной школе учились! Забыла, как я тебе на третий этаж в форточку ромашки подбросил? Это я, Толик.
— Нет, — вздохнув, покачал а головой его избранница. — Вы ошиблись.
— Марина, да вспомни же, — удержал Пустынник женщину за локоть. — Москва, Большая Академическая, Анатолий Метелкин. Ну?!
— Нет, — грустно усмехнулась она. — Во-первых, меня зовут Татьяной. Во-вторых, я никогда в жизни не училась в Москве.
— Не может быть! — упрямо мотнул головой маг. — Второй такой красивой женщины существовать не может!
— Может, как видите, — пожала плечами женщина и прошла мимо него.
— Постойте, Таня, — снова нагнал ее Пустынник. — Что?
— Ну, ну… — в растерянности развел он руками. — Ну, давайте я вас хоть подвезу немного. Провожу. Чего вы мучиетесь с такими сумками?
— Зачем?
— Да просто, — пожал плечами колдун. — Наверное, потому, что вы как две капли воды похожи на мою одноклассницу, на которой я едва не женился. К тому же у меня есть машина и свободное время. Вы позволите вам помочь? Вы же ведь сейчас уйдете, и я не увижу вас больше никогда в жизни!
Татьяна продолжала колебаться. Она посмотрела на отъезжающие автобусы, до упора набитые торопящимися домой пассажирами, на толпу на остановке. Повернула голову к незнакомому мужчине:
— Я живу далеко. На проспекте Культуры, в самом конце.
— Так это хорошо, — уверенно забран у нее сумки Пустынник. — Я смогу любоваться вами подольше.
Он быстрым шагом дошел до «восьмерки», спрятанной в тесном проулке с громким названием Парголовская улица, уложил сумки в багажник, открыл перед женщиной дверцу, помог сесть в приторно пахнущий сиренью салон.
— Откройте окно, Таня, — попросил колдун, заводя двигатель, — машина только после мойки, насквозь отдушками пропахла. Такое ощущение, что это не выветрится никогда в жизни… — Он выехал из переулка, влился в поток машин, повернул налево, к «Площади Мужества». — Вы только показывайте, куда ехать, пожалуйста. А то я, как вы могли догадаться, москвич. Не очень хорошо здесь ориентируюсь. — Почему же вы тогда решили, что я училась с вами в одной школе?