Просто прямоугольный фасад с тремя ровными рядами одинаковых окон.
– А то приходи, Василий Ярославович, – закричал вслед охальник. – Место у нас есть. В холодной!
– Друцкий, что ли? – понял Андрей.
– Федор Друцкий, – кивнул боярин – Сын князя Юрия. Обожди здесь, а то как бы коней не увели. Я сейчас выйду. Не разговаривай ни с кем. За ссору здесь и головы недолго лишиться. Мое дело быстрое.
Задирать мальчишку князю показалось не интересно. А может, дела какие свои имелись. Во всяком случае, Друцкий с холопами ушел. Однако настроение было испорчено безнадежно и у Андрея, и у боярина.
– Приют худородных, – недовольно буркнул Василий Ярославович уже на подворье своего друга, отдавая повод холопу. – Тут у многих род от самого Рюрика тянется. А у иных я старше будет. Развелось литовцев при дворе, плюнуть некуда. Русскому боярину честному ужо прохода скоро не будет.
– О чем ругаешься, Василий Ярославович? – поинтересовался с крыльца скуластый Петр Катанин.
Видок у боярина был, надо сказать, весьма помятый, и постоять на морозце в одной атласной рубахе ему пошло бы на пользу.
– Федора Друцкого встретил. Он нас приютом худородных хает. А сами к Москве всего полста лет как отъехали.
– Да-а, Друцкие ныне в силе. С Шуйскими дружбу водят. А Шуйские, сам знаешь, выше Великого князя ходят. У-у, совсем извели всех округ. Одна надежда: после смерти государя нашего, может статься, что и переменится.
– После смерти? – услышал его слова новик. – А почему он умрет? Разве он болен?
– Недужен наш государь, боярин Андрей. О-ой, недужен, – замотал головой Катании. – Родом Шуйским он недужен, вот оно как.
– Лишнее сказываешь, друже, – предупредил его Василий Ярославович. – Пойдем в дом лучше. Братчину осушим, былое вспомним.
– А чего лишнее? Кто же про то не знает? Как мать Ивана, Еленку Глинскую, они отравили, а опосля на глазах у дитяти отца его зарезали. Как всех нянек да холопов разогнали, что любы ему были, дабы с родичами иными Глинскими сноситься через них не мог. С тех пор и повелось: как люб кто государю малому – того враз в батоги да в прорубь. А кто ненавистен, того и оставят. Оттого и порют князя Великого, сказывали, и голодным иной раз по два дни оставляют, и одежонку не дают, и постель не меняют. Ныне и вовсе рукой на него махнули, гоняют, что щенка приблудного. Ясно же всем, что не жилец он ныне.
– Почему не жилец? – все равно не понял Зверев.
– Государю, чадо, ныне, как и тебе, пятнадцать лет сполнилось. Взрослый муж уже, воин. Ему в лихую годину во главе рати вставать положено, людей в сечу вести, словом своим одушевлять. В светелках да теремах ныне не спрячешь. Сам помысли, что сделает Иван наш, коли его и вправду к рати допустят, к боярам и князьям иным, что с Шуйскими не в ладах, к людям простым? Да при его-то ненависти к угнетателям своим – нечто удержится он, не укажет на них пальцем, не прикажет казнить немедля, род весь в корень не выкорчует? Один путь ныне для Шуйских себя и род свой спасти: извести государя вконец. Дабы не было кому кару за злодеяния былые на них обрушить…
– Все, боярин Петр, ступай в дом, – оборвал друга Лисьин. – И ты, Андрей. Упаси Господь, речи сии кто услышит.
Они втроем перешли в трапезную, где холопы как раз расставляли новое угощение.
– А вот чем я вас ныне, друзья, побалую… Намедни мы с сыном косолапого в лесу задавили. И солонины свеженькой с собой прихватили. Почитай, вчера полесу бегала. Эй, дворня, кто тут есть?! Передайте холопам моим, пусть сумки условленные принесут!
– Если Великий князь умрет, – все думал о своем Зверев. – Кто тогда вместо него править станет? Шуйские?
– Не-ет, сынок, – усмехнулся Василий Ярославович. – Этакой вольницы им ужо никто не позволит – стол великокняжеский ухватить. Родичи у Ивана еще остались, что по крови. Двоюродный брат его, Владимир Старицкий. Отец Старицкого, Андрей, зело за стол московский побороться успел. К Новгороду отъехал, в поместья тамошние, да десять лет тому мятеж поднял. Поднял – да проиграл. А ныне сын изменника, так выходит, ближайший родственник государю – ему и правление перейдет. Шуйские, мыслю, уж давно с ним уговариваются, как наследство поделить, дабы обоим родам куски захваченные в зубах удержать. Владимиру – титул великокняжеский, Шуйским – власть не меньше нынешней. Они сговорятся, ибо обоим одного хочется. Государя нашего извести, да поскорее.
– Проклятье, отец! Вы так спокойно говорите об этом все, словно и не клялись Ивану в верности, Русь защищать не присягали!
– Оно верно, – кивнул боярин Катании. – Да что поделать-то мы можем? Князь Друцкий ныне верно указал: худородные мы, ничего от нас не зависит. К государю нас никто и близко не допустит, ничего мы в Кремле поменять не способны, слушать нас не станут. А бузу поднимать – так чуть к дворцу подступись, Шуйские тут же Ивана зарежут да на нас всю вину и свалят. Дело известное! Посему пей пиво, боярин Андрей, да голову не кручинь. Все в руке Господа нашего, он беды не попустит.
– Что, так и оставим?
– То не наши хлопоты, друг, – вмешался в разговор Иван Кошкин. – Нам что князь Владимир Старицкий, что Иван Четвертый – все едино. Поместий нам лишних не дадут, тягла лишнего на нас не наложат. Все едино в ополчение, на службу государеву что ни год ходить станем, с басурманами да схизматиками биться, свои боевые за службу ратную получать. Не печалься, без войны жизнь твоя не останется, еще добудешь славы молодецкой. Эй, Терентий! Несите братчину нам, заждались други мои!
Возможно, для бояр разницы никакой и не имелось, кому достанется нынешним летом русский трон. Но вот для Андрея была – и немалая. Он не слыл отличником по истории, не мог перечислить всех правителей по именам. Но того, что в средневековой истории России маловато было правителей по имени Владимир, он помнил хорошо. В Киевской Руси один княжил, Креститель. Да, еще Мономах… Но царей с таким именем не было. Точно не было! А значит… Значит, история мира, в котором он находится, прямо сейчас, у него на глазах, уходит куда-то в сторону. Не будет царя Ивана Четвертого – не будет и его, Андреева, дома, школы, его мира. Вот почему зеркало Велеса упрямо не желает видеть настоящего будущего! Его действительно
