раковиной в углу. Ручка зубной щетки была изготовлена из мягкого, напоминающего резину полимера, а не из твердой пластмассы, которую можно заточить, превратив в опасное оружие. Из ящичка над раковиной, откликаясь на легкое прикосновение, выскользнула компактная электробритва. На бритье отводилось сто двадцать секунд, после чего, если бритва не возвращалась на место, срабатывал сигнал тревоги. Закончив, Эмблер сполоснул лицо и провел влажными ладонями по волосам. Зеркала, как и какой-либо другой отражающей поверхности, в камере не было. Даже стекло обрабатывалось специальным просветляющим составом. Делалось это, несомненно, с какой-то терапевтической целью. Оставалось только надеть «дневной костюм»: белую хлопчатобумажную рубаху и свободные, с эластичным поясом брюки, что и составляло униформу обитателей клиники.
Раздвижная дверь открылась, и Эмблер медленно повернулся, уловив донесшийся из коридора сосновый запах дезинфицирующего средства. Санитар был тот же, что и накануне: плотный, с торчащими щеткой усами, в серой с сизоватым отливом поплиновой форме. Нагрудную табличку с именем аккуратно закрывал накладной клапан – еще одна мера предосторожности, к которой прибегали штатные сотрудники клиники. Короткие, сжатые гласные выдавали в нем уроженца Среднего Запада, но сквозящие в каждом слове и взгляде равнодушие, скука и полное отсутствие любопытства действовали заразительно – Эмблеру он был неинтересен.
Очередная рутинная процедура.
В руке у санитара был плетеный нейлоновый пояс.
– Поднимите руки, – пробурчал он, подходя ближе и надевая на пациента широкий ремень. Без этой штуки выходить из камеры Эмблеру не разрешалось. Внутри плотной ткани находилось несколько плоских литиевых батареек, соединенных с двумя металлическими зубцами, расположенными над левой почкой заключенного.
Устройство это – официально известное как ДАПК, т. е. «Дистанционно активируемый прибор контроля», – широко применяется для перемещения особо охраняемых субъектов; по отношению к пациенту палаты № 4В его использовали ежедневно. Активируемый с расстояния до трехсот футов, пояс в течение восьми секунд испускал разряд в пятьдесят тысяч вольт. Этого было вполне достаточно, чтобы свалить на пол и на десять-пятнадцать минут вывести из строя борца сумо.
Застегнув пояс на пациенте, санитар повел его по выложенному белой плиткой коридору к пункту приема лекарств. Шел Эмблер медленно, неуклюже, словно разгребая ногами воду. Такая походка нередко наблюдается у тех, кто подолгу принимает антипсихотические средства, и в клинике ее воспринимают как нечто вполне естественное. Расслабленные, плохо скоординированные движения плохо сочетались с острым, цепким взглядом пациента, но это несоответствие прошло мимо внимания хмурого санитара.
А вот от внимания Эмблера не укрылось ничто.
Хотя само здание простояло уже не один десяток лет, система безопасности в нем постоянно совершенствовалась и модернизировалась: двери открывались чип-картами, а не обычными ключами; миновать же главный вход можно было только после прохождения процедуры сканирования сетчатки глаза. В сотне футов от палаты Эмблера, почти в другом конце коридора, находился так называемый смотровой кабинет с внутренним окошечком из серого поляризированного стекла, которое позволяло врачу наблюдать пациента, оставаясь при этом невидимым. Эмблер регулярно посещал кабинет для неких «психиатрических тестов», цель которых, похоже, представлялась обеим сторонам одинаково туманной. В последние месяцы Эмблер познал настоящее отчаяние, порожденное не душевными расстройствами, а трезвым и реалистическим анализом ситуации со стремящимися к нулю перспективами освобождения. Он чувствовал, что даже сменяющиеся каждые три месяца штатные сотрудники рассматривают его как приговоренного к пожизненному заключению, ветерана клиники, человека, который останется здесь навсегда.
Однако несколько недель назад ситуация изменилась. На взгляд постороннего, все осталось по- прежнему, ничего такого, что можно было бы заметить, обнаружить, зарегистрировать, не произошло. Но факт оставался фактом – Эмблеру удалось установить контакт, наладить связь, и это питало надежду. Точнее,
Через пару минут санитар привел своего неловкого пациента в большое полукруглое помещение, называвшееся гостиной. Название было чисто условное, поскольку никаких гостей здесь, разумеется, не принимали. В одной его половине размещалось кое-какое довольно примитивное тренажерное оборудование и книжная полка с пятнадцатилетней давности «Всемирной книжной энциклопедией». В другой находилась амбулатория: длинная стойка, раздвижное окошечко с армированным стеклом и за ним шкафчик, заполненный белыми пластиковыми бутылочками с неяркими, пастельных тонов этикетками. На основании собственного опыта Эмблер знал, что содержимое этих бутылочек может быть сильнее стальных кандалов. Апатии, которую они насылали, не сопутствовал душевный покой, а медлительность и инертность не сопровождались безмятежностью и просветлением.
Впрочем, главной заботой учреждения был вовсе не душевный покой пациентов, а их усмирение. В это утро в гостиной собралось с полдюжины санитаров. Так случалось часто, потому что, пожалуй, только для санитаров понятие «гостиная» имело какой-то смысл в приложении к этой комнате. В рассчитанном на дюжину человек крыле содержался сейчас только один, в результате чего здесь образовался неформальный рекреационный центр, куда сходились санитары из других отделений.
Эмблер медленно повернулся и кивнул паре сидевших на мягкой скамеечке знакомых санитаров. Взгляд его при этом был затуманен и рассеян, из уголка рта стекала на подбородок струйка слюны. Тем не менее он успел заметить присутствие шести санитаров, психиатра и медсестры.
– Время принять конфетку, – пошутил кто-то.
Эмблер подошел к раздаточному окошку, где его ждали медсестра и утренняя порция пилюль. Неуловимый взгляд исподлобья, легкий наклон головы – обмен сигналами прошел незаметно.
Ее имя Эмблер узнал случайно. Однажды она пролила на себя немного воды из стакана, и под промокшим клапаном, закрывавшим нашивку, проступили буквы: Лорел Холланд. Он произнес это имя вслух, почти шепотом, чем, как ему показалось, смутил ее, но не обидел. И в тот момент как будто искорка проскочила между ними. Эмблер присмотрелся к ней, оценив и черты лица, и позу, и голос, и манеры. Тридцать с небольшим, карие с зелеными крапинками глаза, гибкое тело. Умная и красивая.
Зная, что за ними наблюдают, они переговаривались коротко, шепотом, едва шевеля губами, полагаясь не столько на слова, сколько на улыбки и взгляды. Для всех он оставался только пациентом № 5312, но для нее – Эмблер знал точно – значил больше, чем просто номер.
На протяжении последующих шести недель он культивировал симпатию не действием – рано или поздно она раскусила бы его игру, – а тем, что был с ней самим собой, поощряя к тому же и ее. И в конце концов она признала за ним кое-что, признала его здравомыслие.
Первый успех подкрепил веру в себя и решимость бежать.
– Не хочу умереть здесь, – пробормотал он однажды утром. Она не ответила и лишь удивленно посмотрела на него – этого было достаточно.
– Ваши лекарства, – бодро сказала Лорел на следующее утро, кладя ему на ладонь три таблетки, отличавшиеся по виду от обычных отупляющих нейролептиков. И добавила одними губами: – Тайленол.
Согласно инструкции, Эмблер должен был проглотить лекарство под ее присмотром и затем открыть рот, показывая, что не спрятал их под языком или за щекой. Он так и сделал и уже через час получил доказательства того, что Лорел не обманула. Появилась легкость, улучшилось настроение, прояснилось сознание. Прошло несколько дней – лекарство творило чудеса, Эмблер как будто ожил, и теперь ему уже приходилось притворяться: имитировать тяжелую походку, пускать слюни, изображать человека, находящегося под действием прохлорперазина.
Будучи режимным заведением, психиатрическая клиника Пэрриш-Айленда обеспечивалась системами безопасности последнего поколения. Но, как известно, нет такой технологии, которая обладала бы полным иммунитетом против так называемого человеческого фактора. Став спиной к камере наблюдения, Лорел осторожно просунула свою чип-карту под эластичный пояс его брюк.
– Я слышала, сегодня утром будет Код Двенадцать, – прошептала она. Код Двенадцать означал экстренную ситуацию, требующую неотложного перевода пациента в медицинский центр за пределами клиники. Эмблер не стал спрашивать, откуда ей это известно, предположив, что скорее всего кто-то из пациентов пожаловался на боли в груди – ранние симптомы серьезного сердечного заболевания. В случае
