Софи покрепче обняла ребенка.
– Но ведь в Англии он будет в полной безопасности.
– Молю Бога, чтобы это было так. Однако в письме, доставленном мне от дяди пару недель назад, он рассказывал о двух эмигрантах, знакомых нашего семейства, умерщвленных в самом центре Лондона. Все они были последними представителями одного из известнейших аристократических семейств Франции.
Спасибо, что предупредила. Софи вспомнила жестокие слова того звероликого негодяя в придорожной закусочной, но прежде, чем смогла хоть что-то ответить, до них донеслись возмущенные крики пассажиров, возраставшие по мере того, как все большему количеству беглецов становился ясен ужасный смысл сказанного Жаком.
– Внимание! – громогласно объявил Жак. – Ветер крепчает! Начинается шторм! И если мы хотим остаться в живых, необходимо поворачивать назад!
Многих женщин охватила истерика, лишь только они представили, что их вновь ждет охваченная революционным пожаром родина, покинуть которую вторично, быть может, им уже будет не суждено. Мужчины возмущенно переговаривались, однако дальше угроз, что рыбаков сейчас отправят за борт, дело не пошло. Одна из женщин упала на колени перед Жаком, умоляя его не поворачивать к французскому берегу. Он дал ответ столь быстро, что Софи абсолютно уверилась в том, что мореход лишь набивает себе цену.
– Если вы откроете свои тугие кошельки и шкатулки с драгоценностями, – прокричал Жак, сложив ладони рупором, – и заплатите достойную цену, ради которой мой брат и я станем рисковать своими жизнями, обещаем доставить вас в Англию, несмотря ни на какие бури.
То, как отреагировали на это заявление плывущие на баркасе, представляло собой довольно жалкое зрелище. Большинство не смогло извлечь свои ценности достаточно быстро. Жак ходил от одного пассажира к другому, требуя большего, чем ему предлагалось. Содержимое кошельков высыпалось в его трясущиеся от жадности ладони, и драгоценности сверкали в тусклом свете фонарей. У вдовы, потратившей все, что у нее было на то, чтобы выкупить себя из тюрьмы, никакого имущества, кроме обручального кольца, не оставалось.
Жак сорвал кольцо с ее пальца, настаивая при этом, чтобы ее соседи, люди совершенно случайно оказавшиеся рядом, заплатили за вдову недостающую сумму. Охваченная паникой Генриетта, сжала в руках свой золотой медальон.
– Единственное ценное, что у меня осталось, – это золотой медальон с миниатюрными портретами моих родителей, а между тем в моем кошельке всего лишь осталось несколько ливров. Что же мне делать?
Софи поняла, что наступил момент, когда могут пригодиться драгоценности графини.
– Прячь скорее свой медальон, а об остальном я уж сама как-нибудь позабочусь.
Когда Жак подошел к Генриетте, Софи протянула ему бриллиантовый перстень.
– Думаю, этого вполне хватит в качестве доплаты даже за пятерых.
Он внимательно посмотрел на перстень и, немного подумав, ответил:
– Отлично, но мне еще понадобятся часы старика. Знаю, что он их прячет… Но ничего, он себе потом еще лучше купит.
Софи была вне себя от ярости, но все же подчинилась. Ей долго пришлось объяснять маркизу, чего от него хотят. Она чуть не заплакала, когда старик послушно вытащил из кармана свои прекрасные часы и протянул их рыбаку, грубо выхватившему их из руки маркиза.
Когда Жак пошел дальше, Генриетта, задыхаясь от волнения, обратилась к Софи.
– Не знаю, как тебя и благодарить.
– Все мы сейчас в одинаковом положении, – ответила дочь кондитера.
– Не будет у меня подруги ближе тебя! – воскликнула Генриетта.
Софи улыбнулась.
– Так трогательно, что мы стали друзьями в такой тяжелый час. А теперь не думай о плохом и постарайся уснуть, если сможешь.
Обещанный Жаком шторм так и не грянул. Наоборот, пронизывающие ветры сменились освежающим бризом и небеса прояснились. Софи предположила, что угроза вернуться во Францию была лишь ловким мошенничеством, жертвой которого становился не первый транспорт с беженцами. Она ненадолго задремала, а проснувшись на рассвете, увидела приближающийся английский берег. Там зеленели холмы, и кустарник уже покрылся белоснежными майскими цветами. Чистый песок дивных пляжей и белизна прибрежных скал слепили глаза. Между холмов она уже в состоянии была различить покрытые соломой дома крестьян и богатые каменные усадьбы, утопавшие в цветущих садах. А вот и роскошный особняк, наверняка принадлежавший какому-нибудь английскому лорду. Открывшаяся глазам Софи панорама чужого берега представляла собой чрезвычайно мирную прекрасную картину, игравшую свежими красками в лучах только что взошедшего солнца. Другие пассажиры шхуны также проснулись; от мысли о том, что их опасное путешествие подходит к концу, настроение у многих из них значительно улучшилось. Софи уже решила про себя, что отныне девичья фамилия ее матери – Дюбуа – заменит настоящую фамилию Антуана, и она будет представлять его всем как своего племянника. Генриетта предупредила ее весьма кстати. Пока мальчик зевал да тер глаза, Софи погладила его по головке. – Еще немного, и мы в Англии, Антуан! Несмотря на приподнятое настроение, высаженная в старой бухте сассекского городка Шорхэм-бай-Си, группа эмигрантов из Франции представляла собой весьма плачевное зрелище.
Промокшие от морских соленых брызг, продрогшие и голодные, растрепанные, с потекшей с бровей и ресниц тушью на побледневших лицах, они карабкались по поросшим морскими водорослями ступеням причала. Взглянув наверх, они не прочли ни малейшего дружелюбия в удивленных глазах зевак, собравшихся поглядеть на новоприбывших с пирса. Софи со своими двумя подопечными покинула борт шхуны последней, поскольку маркиз так ослаб, что его пришлось на руках выносить на берег. К тому времени когда Софи, держа Антуана за руку, взошла на пирс, в толпе зевак уже появились отдельные личности, желавшие по возможности помочь несчастным беженцам. Местный сквайр послал три экипажа, чтобы доставить всех нуждающихся в срочной помощи аристократов в свое находившееся недалеко от гавани поместье. Какой-то джентльмен надеялся найти среди прибывших своих старинных французских знакомых. Увы! И хотя разочарованию его не было предела, он тем не менее самолично проводил пару эмигрантов в портовую таверну и нанял лошадей, чтобы перевезти их в Лондон. Две прямые, как палки, строго одетые старые девы, похоже сестры, притащили на пирс тележку, в которой стоял чан с дымящимся чаем, и поили задаром всех желающих. Генриетта уже выпила свою чашечку и стояла, о чем-то оживленно беседуя с какими-то знакомыми молодыми людьми, прибывшими вместе с нею из Франции. Один из них подробно объяснил сидевшему на козлах двуколки вознице, куда именно их следует доставить. Софи было собралась выступить в роли переводчицы, однако в этот момент Гастон опустил маркиза на стоявшую близ пирса скамью, и девушка бросилась к старику, опасаясь, что он с этой скамейки вот-вот свалится. Сев с ним рядом и обняв его на всякий случай рукой, Софи совершенно не заметила, как к ним подошел высокого роста священник в развевающейся на ветру черной сутане.
– Мадемуазель! Слава Богу, что вы благополучно добрались до этого благословенного края. Я не говорю по-французски, но надеюсь, до вас дойдет смысл моих слов.
– Я вас прекрасно понимаю, – поспешила ответить Софи на чистейшем английском.
Священник всплеснул руками.
– Так значит, мы будем прекрасно друг друга понимать. Вот и отлично! Вижу, что этот почтенного возраста джентльмен рядом с вами нездоров. Кстати, как мне следует к нему обращаться?
Соблюдать формальности было некогда.
– Это маркиз де Фонтэн, и я весьма за него обеспокоена.
– В таком случае, мадемуазель Фонтэн, – ответил священник, предположив, что Софи дочь маркиза, – я преподобный Джон Барнз, настоятель близлежащего сельского прихода.
На мгновение отвернувшись, он крикнул своей супруге:
– Миссис Барнз! Господь требует от нас доброго дела. Один из наших французских братьев нуждается в помощи.
Миссис Барнз – довольно высокая, худая женщина – поспешила к ним с чашкой чая.
