— Ты лезешь на рожон, — он уже не сдерживал свой гнев, — безоружная, прешь на бандитов, для которых убить человека — что два пальца обмочить!
— Это говоришь ты?
— Именно! — Дрожащими пальцами вытащил из пачки сигарету. — Мужик вправе рисковать собой, но он не может спокойно наблюдать, как играет с огнем женщина.
Васса молча поднялась из кресла.
— Ты куда?
— Я, пожалуй, поеду домой. Завтра важная встреча, мне нужно выспаться.
Борис привлек ее к себе.
— Васька, прости, — уткнулся лицом в шею, — я, может, и потерял контроль, но очень за тебя боюсь. Ты плохо представляешь, против кого затеяла войну. Это не люди — нелюди.
— Все будет нормально, — мягко выскользнула она из рук, — не волнуйся. Мне пора.
— С таким упрямством и жаждой справедливости впору партию создавать, а не сидеть в газете! — не выдержал Глебов. — По крайней мере не будешь одиночкой.
— Это — мысль, — улыбнулась она, — я подумаю. — И вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Так закончился вечер первой годовщины их совместной жизни: со свечами, шампанским и полным непониманием друг друга.
Болело все: правый бок и локоть, оцарапанная щека, подвернутая в щиколотке нога, голова. Но больше всего ныла душа. Ныла и звала Бориса. Которого так не хватало рядом. Зачем она тогда стала в позу и уехала? Обиделась, что Глебов причислил ее к глупым бабам? Она и есть баба! Упрямая, самоуверенная, прущая на рожон, так и не сумевшая стать трепетной, осторожной, разумной женщиной, у которой хватает ума не таскать самой каштаны из огня голыми руками. Как он сказал? «Ты путаешь глупость с храбростью»? И здесь был прав! Какой умник прямым путем по кривой ездит? Только такой же безумец, которого, как и ее, учить — что лес боронить.
Васса вышла в темную кухню и посмотрела в окно. Сквозь прозрачную занавеску четко просматривался мужской силуэт. Ничего особенного — куртка, шапка, джинсы, заправленные в высокие, на шнуровке ботинки. Человек без лица, ставший ее тенью. Иногда, правда, его подменял другой, такой же серый и безликий. Неприметного соглядатая она углядела на второй день после ухода от Бориса. Сначала внезапно, посреди улицы или в транспорте тяжелел затылок, потом Тамара указала на человека, который постоянно крутился около редакции, словно вынюхивал что-то. После истории с машиной помощница стала очень подозрительной, шарахалась каждого куста, то предлагая нанять охрану, то напрашиваясь в гости с ночевкой.
— Васенька, — втолковывала «правая рука», постукивая кончиком карандаша по столу, — тебе нельзя оставаться одной.
— Почему? — делала наивные глаза Васса.
— Ты разворошила осиное гнездо. Они не уймутся, пока не ужалят. Не следует быть такой беспечной! — взывала к здравому смыслу Баланда.
— Ты начиталась детективов, — отшучивалась «беспечная», — переходи, Тамара, на классику.
— Мне некогда читать! — парировала та. — А тебе лучше поберечься.
Бдительная Тома не знала, что случится часом позже. Иначе приклеилась бы хвостом и поплелась следом, невзирая на протесты, готовая тщедушной грудью заслонить кумира от беды.
Заработались, как обычно, допоздна, и, пропустив мимо ушей очередной намек на совместное чаепитие, Васса отправилась домой. Троллейбус-метро-автобус. И все время чей-то взгляд, сверлящий затылок. А еще усталость. Вчера они выпустили третью статью.
Тираж разошелся до обеда, реакция — немой покажется говоруном. Позвонила Лариска — похвалила стиль, пожелала мужества, обещала поддержку. Если что. А что за этим дополнением, видно, и сама толком не знала, просто дала понять, что Вассу в беде никто не оставит. Не дал бы Бог дожить до этого! На остановке вышли двое: она да какой-то мужичонка в куртке и допотопной вязаной «норвежке». По дороге к дому клятвенно пообещала себе плюнуть на ахи Баланды и купить машину. За одним обещанием последовало другое, которое согрело душу, растопив сомнения и страхи. Завтра она позвонит Борису. Снимет трубку, наберет знакомый номер и скажет, что не права: заботу приняла за грубость, а беспокойство — за насмешку. Она услышит…
Все произошло мгновенно. Сначала кто-то сзади обхватил шею, потом чей-то голос негромко приказал: «Беги!» Тут же раздался глухой стон, рука ослабила хватку — и она рванула. В голове идиотски стучало: бежал гарун быстрее лани. Она обскакала гаруна, как олимпийская чемпионка — третьеразрядника, только вот упала на финише, споткнувшись о ступеньку. Влетела в подъезд, вскочила в лифт, ворвалась в квартиру. И теперь — трусливой зайчихой — робко выглядывала из-за оконной занавески. В собственном доме, в родном городе, на своей земле. Внезапно на нее накатило бешенство. Дикое, неукротимое, словно разъяренный бык, ломающий изгородь, готовый поднять на рога любого, кто осмелится стать на его пути. Василиса включила свет, заварила жасминовый чай, не спеша, с наслаждением выпила горячий душистый напиток и отправилась спать.
Утренний двор был пуст, ночной попутчик растворился, как кофейная крупинка в кипятке. И если б не слабый синяк на щеке да боль в ноге, ничто не напоминало бы о ночном происшествии. Васса набрала знакомый номер — домашний телефон не отвечал, мобильный был выключен. Только положила трубку — звонок в дверь. Кто бы это мог быть в такую рань? Может, заполошенная Тамара? Похоже, роль опекунши ей слишком пришлась по вкусу. На пороге стоял Борис.
— Господи, жива! — выдохнул он первую фразу. Потом, крепко обхватив руками, шепнул в самое ухо вторую: — Я люблю тебя…
Расписались в маленьком районном ЗАГСе. Заведующая, затурканная чужим блаженством, прониклась к ним особой симпатией и, пожелав, как водится, счастья, потешила на дорожку:
— Вы такая хорошая пара, приходите к нам еще!
Осень, 1999 год
Василиса нажала кнопку прямой связи.
— Тамара, зайди, пожалуйста.
— Уже иду! — с готовностью откликнулся голос, и не прошло минуты, как помощница появилась в кабинете. Ничто не напоминало в ней ту жалкую, унылую Баланду, вышвырнутую три года назад с телевидения и рыскающую по помойкам в поисках халявной посуды. Перед Вассой стояла строгая, деловая дама с открытым блокнотом в руках. Темный, из добротной шерстяной ткани костюм, шелковая кремовая блузка, замшевые черные туфли на низком каблуке, очки в модной оправе — пример вертлявым секретаршам, достойный подражания.
— У меня к тебе просьба.
— Слушаю внимательно. — Шариковая ручка застыла на чистом блокнотном листе, готовая поскакать по страницам.
— Записывать не нужно, — улыбнулась Васса. — И присядь, бога ради! Что ты застыла, как сиротинушка казанская?
— Прости, Васенька, — пробормотала Ландрэ, устраиваясь на стуле, — сегодня магнитная буря, а она всегда на меня плохо действует.
— Придется с бурей поспорить, — невозмутимо посоветовала писательская дочка. — Поедешь завтра в Тверь. Там что-то мудрят с делегатами, кажется, у них возникли проблемы. Разберись на месте, хорошо? Сама видишь, мы тут на ушах стоим: месяц до съезда.
— Не волнуйся, Васенька, все сделаю! — заверила надежная помощница. И вздохнула: — Господи, до сих пор не могу поверить, что это происходит со мной. Ты знаешь, — оживилась она, — иногда среди ночи просыпаюсь — и плакать от счастья хочется! Неужели, думаю…
— Тома, — мягко остановила Василиса, — дела не ждут.
— Да-да, иду, — заторопилась та к двери, — меня уже нет.
После ее ухода Васса откинулась на спинку стула, закрыла глаза и попыталась расслабиться. Без таких коротких передышек вряд ли можно сохранить до вечера ясную голову.
Кто бы мог подумать, что она создаст партию и возглавит ее? Да ни одна живая душа в мире! И в первую очередь — ее собственная. Но, видно, ничто не случается зря. Брошенная тогда Борисом в сердцах
