— Линочка, детка, простите меня, — тихо извинилась гостья. — Я понимаю, что веду себя бестактно, вмешиваясь в личную жизнь. Вашу и Олега.
— У нас нет с ним общей личной жизни, — возразила Лина. — Каждый живет своей. — Ее начинал раздражать этот ласковый нудеж. Анна Даниловна, видно, подзабыла, что уже давно на пенсии, а Ангелина — не девочка с косичками за школьной партой.
— Общее — не всегда суммарное понятие величин, — заметила бывшая учительница, — иногда это результат их тяготения. Только люди часто заблуждаются и подменяют процесс соединения простым сложением. — Она говорила туманно, с намеками, но что-то в этой недосказанности затрагивало.
— Анна Даниловна, — Ангелина решила не лукавить, — вы правы, все так и есть: не звоню, не прихожу, не пью с вами чай. Думаю, уже и не буду. Причина не во мне инее Олеге. Все достаточно банально, скучно, совсем не стоит того, чтобы об этом говорить. Мы закончили картину, а значит, и наше общение. Вот и все!
— Вы совсем не умеете врать, — вздохнула старушка, — хоть и прекрасная актриса. — Задумчиво принялась помешивать ложечкой остывший чай и вдруг огорошила: — Олег вас любит. Очень. Мне кажется, это взаимно. И я приложу все силы, чтобы не позволить вам обоим — по глупости или чьему- то злому умыслу — загубить это чувство. Нет большего греха, чем убить любовь. Уж вы поверьте мне, милая, я знаю, что говорю. Однажды много лет назад случайность и собственная гордыня сломали мою жизнь. — Она перевела взгляд на Ангелину. — Мне почти семьдесят, я многое повидала на своем веку, а поняла всего одну — до смешного простую — истину: любовь — это, конечно, дар Божий, но он может стать и карой. Если человек горд, глуп и упрям.
— Эти слова относятся ко мне? Анна Даниловна промолчала.
— В таком случае вы забыли добавить: предатель, — не выдержала Лина.
И рассказала этому философствующему одуванчику все. А когда выложила, почувствовала себя намного лучше. Словно камень, который таскала на себе эти вечные сорок дней, раскололся надвое, и его вторая половина разом скатилась с души. Искать, куда приткнулся обломок, охоты не было.
— Я предполагала, что подобное может жучиться, — нарушила молчание Анна Даниловна. — Вы — публичные люди, Линочка, у многих на языке, у всех на виду. Красивы, талантливы, молоды, востребованы. Наверняка находятся завистники, которые не прочь подпортить вашу жизнь. Зависть — враг счастливых, а сплетни — дурной привкус славы. Вам ли этого не знать?
— Тот человек учился с Олегом вместе, дружил, знает его школьное прозвище. Он — не простой сплетник.
Анна Даниловна замолчала, наверное, не знала, чем возразить.
— Вы не могли бы описать его?
— Для чего?
— Есть кое-какие подозрения.
— Нет, он гнусавил в спину.
— А скажите, пожалуйста, Линочка, — не унималась настырная, — голос того человека не похож на ржавый скрип, точнее, не напоминает ли скрежет? Знаете, как будто распиливают металл?
— Хуже! — передернула плечами Ангелина, вспомнив мерзкий тембр. Ей вдруг стало холодно. Никчемный разговор затягивался, оплетал паутиной неприятных воспоминаний, которые хотелось вырвать из памяти с корнем. Она потрогала чайник: чуть теплый. — Извините, я на минутку. — И вышла в кухню.
Вернувшись, увидела, что довольная гостья смакует варенье, на блюдце чернеет несколько косточек.
— А вы правы, Линочка, действительно очень вкусно! Не нальете и мне чайку?
Метаморфоза была такой разительной и внезапной, что Лина даже растерялась. Она молча налила чай и предложила лакомке конфеты.
— Спасибо, не хочу! — весело отказалась та. Потом посерьезнела: — А хочу кое-что сказать. — Задумчиво уставилась на молодую женщину. — Я знаю, кто распускает эти грязные сплетни, и знаю почему. Уверена, что сумела бы в два счета развеять у вас все сомнения, освободить от недоверия к Олегу и обиды на него. Но, — мягкая улыбка тронула выцветшие губы, — не стану этого делать. Ваше сердце, Лина, живет настоящим, а ум цепляется за прошлое, и они между собой не в ладу. Примирите их. А если не сумеете, значит, так тому и быть. А за чай спасибо. — Поднялась из-за стола. — Пойду, Линочка! Олег не знает, где я, и, должно быть, волнуется.
— Я провожу вас, Анна Даниловна!
— Не беспокойтесь, детка. Я дорогу знаю, — остановила хозяйку гостья, — к тому же она близкая. — И улыбнулась.
А на пороге замешкалась.
— Знаете, Линочка, возможности нашего ума весьма ограниченны, одно только сердце не знает пределов. Не стоит их устанавливать. — Открыла, не дожидаясь помощи, дверь и вышла.
Ответ ей был не нужен. Кажется, она знала гораздо больше того, что могла услышать.
Баланду она нашла на помойке. Бывший «грамотный» редактор и ловец политических ошибок рылась в железном контейнере в поисках пустых пивных бутылок и еще бог знает чего, о чем не хотелось бы даже думать. К ногам, обутым в нелепые сапоги на низком каблучке, какие лет десять назад расхватывались на бойких распродажах в Останкино, притулилась большая холщовая сумка, заполненная халявной стеклотарой. При виде экс-коллеги поисковая работа заглохла, а работница растерялась, отвернулась, повернулась и с вызовом заявила:
— Сколько лет, сколько зим! Привет, Поволоцкая! А я вот корм для птиц ищу. — Потом, сообразив, что пернатые стеклом не питаются, добавила: — И попутно бутылки собираю. Чего уж добру пропадать, верно? Соседка у меня — пенсионерка. Пенсии еле на хлеб хватает, так я наберу посуды, сдам да куплю ей кусочек масла. Ближнему надо помогать, само собой.
Наивная ложь была такой откровенной и неумелой, так выпирала из маленьких, прищуренных глаз, что Васса почувствовала к бедняге жалость. За свои прежние пакости та, конечно, заслуживала наказания, но только плеткой, не бичом. Она приветливо улыбнулась, игнорируя мягкую тару.
— Здравствуй, Тамара! Очень рада тебя видеть!
— С чего бы? — недоверчиво хмыкнула Баланда. — Мы вроде с тобой не дружили.
— На память не жалуюсь, — пояснила Василиса, — а в памяти — до сих пор вкус твоих пирожков и чая на травах. Помнишь, когда я болела, ты угощала меня домашними пирожками и мятным чаем?
— Там еще зверобой был с ромашкой, — добавила Баланда, деловито выудила пару бутылок, протерла грязной тряпкой и сунула в серую обтрепанную сумку с вылинявшей надписью «Анапа». Потом сняла с рук дырявые вязаные перчатки, аккуратно свернула, вытащила из кармана пальто полиэтиленовый пакетик, положила туда свою оборону от грязи и приткнула в боковой кармашек линялой «Анапы», сколола английской булавкой сломанную молнию и, довольная, выпрямилась. — На сегодня хватит! Сейчас сдам, зайду в магазин, куплю соседке молока с хлебом и двину домой. — Внимательно оглядела стоящую перед собой знакомую незнакомку. — А ты здорово изменилась, прекрасно выглядишь! Ухоженная, красивая, богатая. Замужем?
— Нет.
— А кто ж тебя так наряжает?
— Сама, — улыбнулась Васса. Непосредственность Баланды забавляла. В ее поведении теперь было больше детского интереса, чем нахального любопытства склочницы.
— Ну и правильно! — одобрила та, наклоняясь к упакованной добыче. — Сама о себе не позаботишься
