(забыл). Я вмешался и огорчил, вероятно, NN. И мне больно стало.
30 мая. Мало спал, встал рано. Приехал Мечников и корреспонденты. Мечников приятен и как будто широк.
Не успел еще говорить с ним. Приходил безногий проситель. И я хорошо, помня о нем, обошелся с ним, помня о том, что
1) Надо, обращаясь с людьми, не думать о своих желаниях, а помнить о желаниях тех, с кем имеешь дело; но не думать о суждении о себе тех, с кем имеешь дело; а думать о том суждении, которое будешь иметь о своем отношении к этим людям.
2) Надо было усилие, чтобы вспомнить о моем отношении к безногому. А это потому, что это отношение было такое, какое должно быть, т. е. хорошее. Радовать нас не могут и не должны наши хорошие поступки. Радость, благо не в поступках, а в том спокойствии, в той свободе, которую они дают.
Теперь 12 часов, полдень.
31 мая. Продолжение 30 мая. Мечников оказался очень легкомысленный человек - арелигиозный. Я нарочно выбрал время, чтобы поговорить с ним один на один о науке и религии. О науке ничего, кроме веры в то состояние науки, оправдания которого я требовал.
О религии умолчание, очевидно, отрицание того, что считается религией, и непонимание и нежелание понять того, что такое религия. Нет внутреннего определений ни того, ни другого, ни науки, ни религии. Старая эстетичность гегелевско-гетевско-тургеневская. И очень болтлив. Я давал ему говорить и рад очень, что не мешал ему. Как всегда, к вечеру стало тяжело от болтовни. Гольденвейзер прекрасно играл.
Встал поздно, с вечера не спал. Видел ужасный сон... Складывается тип и ученого и революционера. Хотел писать, но стал поправлять 'Единую заповедь' и проработал все утро. Приезжал репортер, и неприятно было, фальшиво. Приехала Вера пироговская. Тяжело вспоминать ее положение. Вел себя недурно. Не было недоброго чувства ни к кому. Но безумие людское и самоистязание удручает. Иду обедать.
[1 июня] После обеда три посетителя: рабочий 'Союза русского народа', выпивший, уговаривал меня вернуться в церковь, добродушный, но совершенно безумный, потом женщина с двумя огромными конвертами, требующая, чтоб я прочел... 'крик сердца'. И тщеславие, и мания авторства, и корысть. Я огорчился - надо было спокойнее. Потом репортер 'Раннего утра'. Как я рад, что с Левой мне перестало быть тяжело. У Веры так и не осилил спросить об ее ребенке. Как это сделалось?
1 июня. Проснулся в 5-м часу и записал много важного, хорошего: к 'Нет в мире виноватых', и к 'Единой заповеди', и еще о боге. Еще конспект беседы с курсистками. Очень ясно, живо понял, странно сказать, в первый раз, что бога или нет, или нет ничего, кроме бога. Начал писать очень хорошо 'Единую заповедь', но скоро, к 12-му часу ослаб умом и оставил. Был издатель вегетарьянского журнала. Ездил верхом немного. [...]
2 июня. Вчера вечером читал письма. Мало интересных. Нынче спал много и встал таким свежим, каким давно, давно не чувствовал себя. Телеграмма от сына Генри Джорджа, потом из 'Русского слова' с корректурами о Мечникове. Поправил корректуры и написал о Генри Джордже и послал в 'Русское слово'. Верно, не напечатает. Потом просмотрел весь 'Неизбежный переворот'. Все, до 8-й главы хорошо. Над концом надо поработать. Писал до 3-х, не завтракал и не ездил верхом, походил по саду. Дождь. Теперь 5 часов. Ложусь. Записать:
1) Жестокость не свойственна человеку и объясняется только узостью цели, сосредоточенностью усилий жизни на цели. Чем уже эта цель, тем возможнее жестокость. Любовь целью ставит благо других и потому, исключая цель, несовме 1000 стима с жестокостью.
4 июня. 2 вечером не помню. Разболелась нога. Забинтовал. Вчера. Утром писал немного 'Единую заповедь', становится лучше. Хорошее письмо от Черткова. Провел весь день в кресле. Вечером были Николаевы. Прекрасные его укоры за то, что, говоря о Генри Джордже, обращаюсь к правительству, ожидаю чего-либо от правительства. Сами виноваты. Та же мысль, как в письме Черткова. Письма не интересные. Сонечке читал о вере. Не то. Нынче ноге лучше, но весь слаб. Приехал Трояновский. Ничего не писал, попробовал молитву Сонечке, письмо на вопросы, во что я верю, и немного 'Единую заповедь'. Общее состояние нехорошо. Иду обедать.
5 июня. Очень приятно играл вчера Трояновский. Были Чертков и Гольденвейзеры. Здоровье все плохо. Нынче ничего не делал: чуть-чуть поправил 'Единую заповедь' и статью о Джордже. Приехал сын Джорджа с фотографом. Приятный. [...]
6 и 7 июня. Вчера написал письма довольно серьезные, особенно одно о Геккеле и самоубийстве. Кажется, немного 'Единую заповедь'. Опять вечером играл Трояновский. Нынче встал немного бодрее. Очень много работал над 'Единой заповедью' с большим напряжением. Послал телеграмму Тане, что едем с Софьей Андреевной завтра. [...]
8 июня. [Кочеты] Встал рано и поехал. Путешествие хорошо. Беседа с предводителем мценским - православным, консерватором, непромокаемым. Милая Таня и Миша и least not last [в последнюю очередь, но не на последнем месте (англ.)] маленькая Танечка. Особенно живо чувствовал безумную безнравственность роскоши властвующих и богатых и нищету и задавленность бедных. Почти физически страдаю от сознания участия в этом безумии и зле. Здесь же меня поместили в безумную роскошь и привезли сам четверт: доктор, секретарь, прислуга. И на беду, 9 июня весь 'Круг чтения' на эту тему.[...]
10 июня. [...] Вчера гулял по парку с большим напряжением. Но мысль работает. Говорил с копачами. Старый толпыга. По двадцать пять под рожь. Земля у господ. То же вопиющее рабство. Как бы хотелось написать то художественное, что начал, и все проникнуть этим.[...]
11 июня. Поправка 'О любви' плоха. Надо еще работать. С утра в постели писал молитву Сонечке. Все нехорошо. Ничего не работалось. Читал 41 письмо с недобрым чувством. Ездил верхом, очень устал. Главное же, мучительное чувство бедности, - не бедности, а унижения, забитости народа. Простительна жестокость и безумие революционеров. Потом за обедом Свербеева, французские языки и теннис, и рядом рабы голодные, раздетые, забитые работой. Не могу выносить, хочется бежать.
Читал Бакунина о Мадзини. Как много, много кажется, что нужно сказать. Помоги, господи, делать то, что перед тобой нужно. Не могу и тут писать.
Есть несколько хороших писем. Иду к чаю.
14 июня. Не писал три дня. Нынче очень хорошо работал над 'Единой заповедью'. Потом ездил верхом, говорил с мужиками. Вечное недовольство своей жизнью.
Вчера, 13-го, все утро не работал. Только уже поздно немного занялся 'Заповедью любви'. Молодые люди - игра в теннис - недоброе чувство и несправедливое осуждение. Очень интересная книга о Персии. Теоретически земля не может быть предметом собственности. Шах есть угнетатель и признается дурным человеком. Солдаты вербуются добровольно, и практически земля отнята, шах властвует и почитается, солдаты набираются, и правительственные власти на откупу.
Третьего дня, стало быть, 12-го, кажется, ничего не делал, если не писал 'Единую заповедь'. Не ездил верхом. Все мрачное от телесных причин настроение. Интересный вечером разговор с Дашкевичем. Записать очень много надо.
[...] 9) Устроили Анну Кашинскую. Наказывают за мошенничество в подмеси к муке и т. п. А это страшное мошенничество спокойно совершается. [...]
15 июня. Утром походил. Начал писать, но скоро оставил, не кончив. Все уясняется и усиливается. Помогай бог кончить. Кажется, не заблуждаюсь, что важно. Нездоровит 1000 ся, болит голова и желудок. Написал письмо каторжному. Письма неинтересные. На душе очень хорошо. Записать нечего. Читаю буддийский катехизис. Все подвигаюсь в внутренней работе. Никогда не поверил бы, что это возможно в 81 год. Все большая и большая строгость к себе и оттого все большее и большее удовлетворение. [...]
16 июня. (Вчера.) Очень нездоровилось. И целый день все хуже и хуже. Утром опять поработал над 'Единой заповедью'. Кажется, подвигаюсь. Не дурно. Продиктовал и подписал несколько писем. Ходил через силу. Соня уехала. Не читал 'Круга чтения'. Записать:
[...] 2) Когда я задался задачей подавлять в себе всякое чувство недоброжелательства, мне дело это казалось не важно, главное, потому, что я не верил в возможность его исполнения. Так мне казалось и первые дни. И вот прошло, я думаю, около двух месяцев, и я нынче думал на прогулке о том, к кому у меня есть недоброе чувство, стал вспоминать и - удивленье и радость перебирал, кого мог, и не нашел никого.
