Мирцов. И все Нехлюдова поздравляют, смеются. Меня позвали. Вижу - веселы порядочно. - Поздравляй, - говорят, - барина. - С чем? - говорю. Как бишь он сказал? с посвещением ли, с просвящением ли, не помню уж хорошенько. - Честь имею, - говорю, поздравить. А он красный сидит; улыбается только. То-то смеху-то было! Хорошо. Приходят потом в бильярдную, веселы все, а Нехлюдов на себя не похож: глаза посоловели, губами водит, икает всё и уж слова не может сказать хорошенько. Известно, ничего не видамши, его и сшибло. Подошел он к бильярду, облокотился, да и говорит: - Вам, - говорит, - смешно, а мне грустно. Зачем, - говорит, - я это сделал; и тебе, - говорит, - князь, и себе в жизнь свою этого не прощу. Да как зальется, заплачет. Известно, выпил, сам не знает, что говорит. Подошел к нему князь, улыбается сам. - Полно, - говорит, - пустяки!.. Поедем домой, Анатолий. - Никуда, - говорит, - не поеду. Зачем я это сделал? А сам-то заливается. Нейдет от бильярда, да и шабаш. Что значит человек молодой, непривычный. Таким- то родом езжал он к нам часто. Приезжают раз с князем и с усатым господином, который всё с князем ходил. Из чиновников или из отставных каких он был, Бог его знает, только Федоткой его всё господа звали. Скуластый, дурной такой, а ходил чисто и в карете езжал. За что его господа так любили, Бог их ведает. Федотка, Федотка, а глядишь - его и кормят, и поят, и деньги за него платят. Да уж и шельма же был! проиграет - не платит; а выиграет, так не бось! Уж его и ругали-то, и бил в глазах моих гость большой, и на дуэль вызывал... всё с князем под ручку ходит. - Ты, - говорит, - пропадешь без меня. Я Федот, - говорит, - да не тот. Шутник такой! Ну, ладно. Приехали, говорят; - Давай алагер втроем составим. - Давай, - говорит. Стали играть по три рубля ставку. Нехлюдов с князем тары да бары. - Ты, - говорит, - посмотри, какая у нее ножка. Нет, - говорит, - что ножка! у нее коса, - говорит, - хороша. Известно, на игру не смотрят; только всё промеж себя разговаривают. А Федотка свое дело помнит: знай с накатцем сыграет, а те промах али вовсе на себя. И зашиб по шести рублей с брата. С князем-то у них Бог знает какие счеты были, никогда друг другу денег не платили, а Нехлюдов достал две зелененьких, подает ему. - Нет, - говорит, - я не хочу с тебя денег брать. Давай простую сыграем: китудубль, то есть: либо вдвое, либо ничья. Поставил я шаров. Федотка вперед взял, и стали играть. Нехлюдов-то бьет, чтоб пофорсить; другой раз на партии стоит: нет, - говорит, - не хочу, легко, мол, слишком; а Федотка свое дело не забывает, знай себе подбирает. Известно, игру скрыл, да как будто невзначай и выиграй партию. - Давай, - говорит, - еще на все. - Давай. Опять выиграл. - С пустяков, - говорит, - началось. Я не хочу у тебя много выигрывать. Идет на все? - Идет. Оно как бы ни было, пятидесяти-то рублей жалко. Уж Нехлюдов просит: 'давай на всю'. Пошла да пошла, дальше да больше, двести восемьдесят рублей на него и набил. Федотка сноровку знает: простую проиграет, а угол выиграет. А князь сидит, видит, что дело в серьёз пошло. - Асе, 1 - говорит, - асе. Какой! всё куш прибавляют. Наконец тому дело вышло, за Нехлюдовым пятьсот с чем-то рублей. Федотка кий положил, говорит: - Не довольно ли? я устал, - говорит. А сам до зари готов играть, только б денежки были... политика, известно. Тому еще пуще хочется: давай да давай. - Нет, - говорит, - ей Богу, устал. Пойдем, - говорит, - наверх; там реванш возьмешь. А наверху у нас в карты играли господа. Сначала преферансик, а там глядишь любишь не любишь пойдет. Вот с того самого числа так его Федотка окрутил, что начал он к нам каждый день ездить. Сыграет партию-другую, да и наверх, да и наверх. Уж что там у них бывало, Бог их знает; только что совсем другой человек стал, и с Федоткой всё пошло заодно. Прежде, бывало, модный, чистенький, завитой, а нынче только с утра еще в настоящем виде; а как наверху побывал, придет взъерошенный, сюртук в пуху, в мелу, руки грязные. Раз этаким манером приходит оттуда с князем, бледный, губы трясутся, и спорит что-то. - Я, мол, не позволю ему говорить мне (как бишь он сказал?)... что я не великатен, что ли, и что он моих карт не будет бить. Я, - говорит, - ему десять тысяч заплатил, так он мог бы при других-то быть осторожнее. - Ну, полно, - говорит князь: - стоит ли на Федотку сердиться? - Нет, - говорит, - я этого так не оставлю. - Перестань, - говорит, - как можно до того унижаться, что с Федоткой иметь историю! - Да ведь тут были посторонние. - Что ж, - говорит, - посторонние? Ну, хочешь, я его сейчас заставлю у тебя прощенья просить? - Нет, - говорит. И забормотали что-то по-французски, уж я не понял. Что ж? тот же вечер с Федоткой вместе ужинали, и опять дружба пошла. Хорошо. Придет другой раз один. - Что, - говорит, - хорошо я играю? Наше дело, известно: потрафлять каждому надо; скажешь: хорошо, - а какой хорошо, стучит дуром, а расчету ничего нет. И с того самого время, как о Федоткой связался, всё на деньги играть стал. Прежде не любил ни на что, - ни на кушанье, ни на шампанское. Бывало, князь скажет: - Давай на бутылку шампанского. - Нет, - говорить - я лучше так велю принести... Гей! дай бутылку. А нынче всё на интерес стал играть. Ходит, бывало, день деньской у нас, или с кем в бильярд играет, или наверх пойдет. Я себе и думаю: что же другим, а не мне всё будет доставаться? - Что, - говорю, - сударь, со мной давно не играли? Вот и стали играть. Как набил я на него полтинников десять, - на квит, - говорю, - хотите, сударь? Молчит. Не то что прежде дурака сказал. Вот и стали играть на квит да на квит. Я на него рублей восемьдесят и набил. Так что ж? Каждый день со мной играть стал. Того и ждет, бывало, чтобы не было никого, а то, известно, при других стыдно ему с маркёлом играть. Раз как-то погорячился он, а рублей уж за ним с шестьдесят было. - Хочешь, - говорит, - на все? - Идет, говорю. Выиграл я. - Сто двадцать на сто на двадцать? - Идет, - говорю. Опять выиграл. - Двести сорок на двести на сорок? - Не много ли будет? - говорю. Молчит. Стали играть: опять моя партия. - Четыреста восемьдесят на четыреста на восемьдесят? Я говорю: - Что ж, сударь, мне вас обижать. Сто-то рубликов пожалуйте; а то пусть так будут. Так он как крикнет! А ведь какой тихий был. - Я, - говорит, - тебя исколочу. Играй или не играй. Ну, вижу, делать нечего. - Триста восемьдесят, - говорю, - извольте. Известно, хотел проиграть. Дал я сорок вперед. У него пятьдесят два было, у меня тридцать шесть. Стал он желтого резать, да и положи на себя восемнадцать очков, а мой - на перекате стоял. Ударил я так, чтоб выскочил шар. Не тут-то было, он дуплетом и упади. Опять моя партия. - Послушай, - говорит, - Петр (Петрушкой не назвал), я тебе сейчас не могу отдать всех, а через два месяца хоть три тысячи могу заплатить. А сам весь кра-асный стал, дрожит ажно голос у него. - Хорошо, - говорю, - сударь. Да и поставил кий. Он походил, походил, пот так с него и льет. - Петр, - говорит, - давай на все. А сам чуть не плачет. Я говорю: - Что, сударь, играть! - Ну, давай, пожалуйста. И сам кий мне подает. Я взял кий да шары на бильярд так шваркнул, что на пол полетели: известно, нельзя не пофорсить; говорю: - Давай, сударь. А уж он так заторопил, что сам шар поднял. Думаю себе: 'Не получить мне семисот рублей; всё равно проиграю'. Стал нарочно играть. Так что же? - Зачем, - говорит, - нарочно дурно играешь? А у самого руки дрожат; а как шар к лузе бежит, так пальцы растаращит, рот скривит да всё к лузе и головой-то и руками тянет. Уж я говорю: - Этим не поможешь, сударь. Хорошо. Как выиграл он эту партию я говорю: - Сто восемьдесят рубликов за вами будет да полтораста партий; а я, мол, ужинать пойду. Поставил кий и ушел. Сел я себе за столик против двери, а сам смотрю: что, мол из него будет? Так что ж? Походит, походит - чай думает: никто на него не глядит - да за волосы себя как дернет, и опять ходит, бормочет всё что-то, да опять как дернет. После того дней с восемь не видать его было. Пришел в столовую раз, угрюмый такой, и в бильярдную не зашел. Увидал его князь: - Пойдем, - говорит, - сыграем. - Нет, - говорит, - я больше играть не буду. - Да полно! пойдем. - Нет, - говорит, - не пойду. Тебе, - говорит, - добра не сделает, что я пойду, а мне дурно от этого будет. Так и не ходил дней с десять еще. А потом на праздниках как-то заехал, во фраке, видно в гостях был, и целый день пробыл: всё играл; на другой день приехал, на третий... Пошло по-старому. Хотел я было с ним еще поиграть, так - нет, говорит, - с тобой играть не стану. А сто восемьдесят рублей, что я тебе должен, приди ко мне через месяц: получишь. Хорошо. Пришел к нему через месяц. - Ей-Богу, - говорит, - нет, а в четверг приди. Пришел я в четверг. Славную такую квартерку занимал. - Что, - говорю, - дома? - Почивает, - говорят. Хорошо, подожду. Камердин у него из своих был - старичок такой седенький, простой, ничего политики не знал. Вот и поразговорились мы с ним. - Что, - говорит, - мы тут живем с барином! Совсем замотались, и никакой им ни чести, ни пользы нет от Петербургу от этого. Из деревни ехали, думали: будем как при покойнике барине, царство небесное, по князьям, по графам да по генералам ездить; думали: возьмем себе какую из графинь кралю, с приданым, да и заживем по-дворянски; а выходит на поверку, что мы только по трахтирам бегаем - совсем плохо! Княгиня-то Ртищева ведь нам тетка родная, а князь Воротынцев тятенька хресный. Что ж? только на Рождество был раз, да и носу не кажет. Уж ихние люди и то смеются мне: что, мол, ваш барин-то, видно, не в папеньку пошел. Я раз и говорю ему: - Что, сударь, к тетеньке не изволите ездить? Они скучают, что вас давно не видали. - Скучно, - говорит, - там, Демьяныч! Поди ты! только и веселья нашел, что в трахтире. Хоть бы служил что ли, а то нет: занялся картами да прочим, а уж евти дела никогда к добру не поведут... Э-эх! пропадаем мы, так, ни за грош пропадаем!.. У нас от барыни-покойницы, царство небесное, богатейшее именье осталось: тысяча душ слишком, тысяч на триста лесу было. Всё заложил теперь, лес продал, мужичков разорил, и всё нет ничего. Без господина, известно, управляющий сам больше
Вы читаете Записки маркера
