- Что вы, что вы.
Может, это предложение выпить с нею попозже, обождать у черного хода, пока она выйдет, и потом брести в ночь, по променаду, по песку, к мягким дюнам, где парочки под плащами любятся и любуются на маяк? Толстая, некрасивая, волосы в сеточке рыжие, с сединой. Сдачу мне выдала, как мать дает деньги на кино своему сыночку, и я с ней не пошел бы гулять, хоть ты меня озолоти.
Мистер Фарр сбежал с Главной улицы, яростно отвергнув шнурки и спички, спасшись от нищих, обшарпанных толп. Он-то знал, что бедные и больные, нищие и отверженные окружают нас плотной стеной, и глянь только дружески, шевельни сочувственно пальцем - и тебе несдобровать, ты погиб, и вечер, считай, загублен.
- А-а, вы, значит, по части пивка? - раздалось у меня над ухом.
- Добрый вечер, мистер Фарр. Нет, это я так. А вы что будете? Жуткий вечер, - сказал я.
Укрывшись от дождя и зудящей улицы в надежном месте, где его не достанут нищета и прошлое, в компании солидных людей, он лениво принял в руки стакан и поднял на свет.
- То ли еще будет, - сказал он. - Вот погоди, до 'Фишгарда' доберемся. Твое здоровье! Увидишь, как моряки гужуются. А девушки в 'Джерси'! Ух! Не пойти ли в нули чуть проветриться?
Мистер Эванс-Продукт влетел через боковую дверь, скрытую за шторкой, шепотом заказал выпивку и заглотнул тайком, прикрываясь полой пальто.
- Еще, - сказал мистер Фарр. - И полкружки для его светлости.
Бар был чересчур высококлассный, чтоб в нем почувствовать Рождество. Надпись гласила: 'Дамы не обслуживаются'.
Мы оставили мистера Эванса подзаряжаться дальше в его палатке.
Дети орали на Козьей, наглый мальчишка тянул меня за рукав: 'Дяденька, подай денежку!' Огромная тетка в мужской фуражке торчала в дверях, шикарная девица возле зеленого уличного сортира напротив 'Карлтона' нам подмигнула. Мы вошли, нырнули в музыку, все тут было увешано шарами и лентами, чахоточный тенор оккупировал рояль, хваленая барменша Лесли Берда кокетничала с юнцами, те выгибались, просили разрешения глянуть на ее подвязки, предлагали джин с лимоном, прогулки под луной, свидания в кино. Мистер Фарр усмехался в свой стакан, я с завистью смотрел на юнцов, а она, польщенная, шлепала их по рукам, извивалась, уклонялась и, победная, гордая, поддевала пальцами кружки.
- Эхе-хе, - кряхтел довольный мистер Фарр, - уж и гульба нынче будет!
Другие юнцы - с зализанными волосами, коренастые, бледные, скуластые, кое-кто в оспинах, с провалившимися глазами, с заскорузлыми руками, в пронзительных галстуках, двубортных пиджаках и брюках клеш, шумные, под мухой - теснились у рояля, подпевали солирующему тенору с впалой грудью. Эх! Присоединиться к этому валкому хору, пятить грудь, орать, и чтоб меня называли 'пижоном', 'стилягой', а я бы строил барменше глазки, острил, крутил бы с нею любовь, которая кончится пшиком среди пивных кружек и грязных стаканов.
- А ну их, говноедов певучих, пошли, - сказал мистер Фарр.
- Надсаживаются, елки-палки, - сказал я.
- Ладно, пора куда-нибудь еще.
И мы потащились по Стрэнду, по той стороне, где морг, через утонувший в фонарном сиянии проулок, где рыдали дети, укрытые тьмой, и мы добрались до двери 'Фишгарда', и тут кто-то укутанный, как мистер Эванс, скользнул из дверей, мимо нас, зажав в перчатке не то бутылку, не то штоф. В баре было пусто. Старик с трясущимися руками сидел за стойкой, уставясь на свои карманные часы-луковицу.
- С праздничком, папаша.
- Привет, мистер Эф.
- Каплю рома, папаша.
Красная бутыль протрепетала над двумя рюмками.
- Исключительная вещь, сынок.
- Глаза на лоб полезут, - сказал мистер Фарр.
Я держал голову высоко, незыблемо, никакому моряцкому рому было не пронять мое брюхо. Лесли Берд, несчастный, со своим портвейном мелкими глоточками, бедняга Джил Моррис, каждую субботу подводящий заплывшие глаза, - посмотрели бы они на меня сейчас, в этом темном низком зальце, обклеенном шелушащимися боксерами.
- Той же вещи, папаша, - сказал я.
- А где сейчас вся честная компания? В 'Ривьеру' пошли?
- В заднем кабинете. Гулянка у них, в честь дочки миссис Протеро.
В заднем кабинете, под отсыревшим королевским семейством, на голой скамье сидели в ряд женщины в черном и хохотали и рыдали над пивными кружками. На лавке напротив двое мужчин в тельняшках, ценя чувства дам и смакуя питье, покачивали головами. А на отдельном кресле посреди комнаты громче всех хихикала и рыдала старуха в завязанном под подбородком чепце, в перьевом боа и белых теннисных тапочках. Мы подсели на скамью к мужчинам. Один красной рукой тронул кепку.
- По какому это случаю, Джек? - спросил мистер Фарр. - Познакомься, это мой коллега, мистер Томас. Это Джек Стифф, санитар из морга.
Джек Стифф сказал по секрету:
- Вон там эта - миссис Протеро. Мы ее Гарбо прозвали, потому как совсем не похожа - гляньте. Ей с час назад из больницы сообщили, миссис Уинифред сюда сообщение принесла: дочка ее вторая умерла родами.
- И младенец, девочка, тоже мертвая, - сказал второй, рядом.
- Вот старушки все в сочувствии, скинулись на немалую сумму, и сейчас она на это дело гуляет и всех потчует. Нам уже, считай, пинты по две перепало.
- Ну дела!
Ром в духоте взыграл, но голова у меня была ясная, как стеклышко, я мог до утра написать десять книг и, как бочонок, прокатить барменшу из 'Карлтона' бережком по-над всей нашей Toy.
Перед новой аудиторией женщины взрыдали отчаянней, похлопывали миссис Протеро по рукам и коленкам, поправляли на ней чепец, превозносили покойницу дочку.
- Вам налить, миленькая миссис Протеро?
- Выпейте со мной этого пивка, уж здесь отменное пивко!
- Обожаю!
- Ну! Помянем нашу дорогую Маргошу!
- Эх, была б она сейчас с нами, спела бы нам 'Типперери', голос-то у нее был дай бог, голос - будь здоров.
- Ах, не надо, не надо, миссис Харрис!
- Мы же вас ободрить желаем. Где наша не пропадала, а, миссис Протеро! Давайте споем, миленькая вы наша.
- Луна, сияя, над горой вставала,
Садилось солнце над седой волной,
Когда тебя я, милый, провожала,
Когда прощалася навек с тобой,
пела миссис Протеро.
- Это дочки ее песня любимая, - пояснил друг Джека Стиффа.
Мистер Фарр стучал меня по плечу. Его рука падала медленно, с дальней высоты, тонкий птичий голос несся с жужжащего круга на потолке:
- А теперь пора глотнуть свежего воздуха.
Зонты, чепцы, белые теннисные тапочки, бутылки, заплесневелый король, поющий санитар из морга, 'Типперери' - все слилось в задней комнате; два маленьких человечка, мистер Фарр и его брат-близнец, провели меня по ледяному катку до двери, и воздух ночи накинулся на меня. Ночь вдруг заявила свои права. Стена упала, сбила с меня котелок, брат мистера Фарра провалился сквозь мостовую. Буйволом надвигалась еще стена, и - надо б ему поправиться, сынок, глоточек перцовочки, глоточек коньячку? О-о-о, мамочки! Клин клином вышибай!
- Ну как? Лучше?
Я сидел в плюшевом кресле, которого раньше не видел, потягивал какую-то нафталинную муть и вникал в спор Теда Уильямса с мистером Фарром. Мистер Фарр утверждал:
