— Нет, но уверен, что не останусь в неведении.
— Выпив чашку чая с израильским консулом, я забрел на базар, где сидят эти толстые кумушки в разноцветных одеяниях.
— И что вы там выяснили?
— Я купил несколько бритвенных лезвий у одной, пару сигар — у другой. Немного поторговался, рассказал пару анекдотов. Словом, повеселил их. Очень милые тетушки. Чуть полноватые, но приветливые.
— Понятно, — кивнул я.
— Потом мы коснулись выборов. Как они заспорили! Одна была за вождя Акомоло, другая за старика Альхейджи, третья за того, что с востока… э…
— Доктора Колого, — подсказал я.
— Доктор, адвокат, вождь-торговец, — Шартелль покачал головой. — Как бы не запутаться.
— И каково общее впечатление?
— Общее впечатление, юноша, состоит в том, что им абсолютно безразлично, кто победит. Они, эти толстые кумушки, уверены в продажности кандидатов и считают, что те хотят лишь побыстрее набить карман.
— Мы должны обратить это обстоятельство в нашу пользу.
— Вчера, как вы помните, я высказал мысль о том, что мы должны убить одним выстрелом двух зайцев, хотя и не смог предложить конкретного плана действий.
— Припоминаю.
— Так вот, прошлой ночью меня осенило. Идея недурна, но ее реализация обойдется в кругленькую сумму, а успех будет зависеть от продажности одних и преданности других. Как, впрочем, и любая другая политическая компания. И мне понадобится писатель с богатым воображением.
— В смысле?
— Помнится, был репортер, который писал для двух газет, утренней и вечерней, вроде бы враждовавших друг с другом, но принадлежащих одному издателю.
— И что?
— Так вот, этот парень встает рано утром, садится за машинку и отстукивает передовицу, разносящую в пух и прах ФДР[6] и Гарри Гопкинса и всех сторонников «Нового курса». Это для дневной газеты. Потом он идет в бар, пропускает пару стопочек, возвращается и отстукивает другую передовицу, на этот раз превозносящую миссис Рузвельт, Джимми, Джона, ФДР младшего и обрушивающую громы и молнии на их врагов. Вот это качество я называю универсальностью.
— Интересно, какую же передовицу он писал от души?
— Шартелль сбил шляпу на затылок, изумленно уставился на меня.
— Обе, юноша, обе. Разве могло быть иначе?
Я вздохнул.
— Вы правы, Клинт. Не могло.
— Так вот, полагаю, вам придется писать в том же духе.
— Я в полном вашем распоряжении. Осталось только вставить в машинку чистый лист. Как скажете, так и напечатаю. И за тех, и за других.
Уильям сбавил скорость и повернулся к нам.
— Господин хочет пива?
— Пива? — переспросил я.
— Да, са, мы всегда останавливаемся на полпути к Убондо.
— Я никогда не возражал против утренней кружки пива, — заметил Шартелль. — Давай остановимся.
— Чудесно, — кивнул я.
Мы подъехали к обмазанному белой глиной одноэтажному сараю. Тут же была и бензозаправка. В зале вокруг низких столиков стояли кресла с широкими подлокотниками. Над стойкой бара лениво кружились лопасти вентилятора. Судя по вывеске над входной дверью, заведение называлось «Колония». Мы сели за один из столиков. Подошел мужчина и спросил, что мы будем пить. По акценту чувствовалось, что он не из англичан.
— Три пива, — ответил Шартелль. — Хорошего и холодного.
— Хорошего и холодного, — кивнул мужчина, вернулся к стойке, откупорил три бутылки баварского пива, поставил их на поднос вместе со стаканами, которые достал из холодильника, и принес нам.
— Хорошее и холодное, господа, — бутылки и стаканы перекочевали с подноса на стол. — С вас двенадцать шиллингов и шесть пенсов.
Я дал ему фунт.
— Вы американец, не так ли? — спросил Шартелль.
Мужчина посмотрел на него.
