— Знаю.
И я знал. Не только о чем они говорят, но и о том, что слишком поздно. В тридцать четыре года не участвуют в чьей-то революции. Я встал и ушел в свою спальню. Достал чемодан и побросал в него одежду. В нижнем ящике я нашел юбку из джинсовой ткани и белую блузу. Положил их в чемодан, затем достал и сунул обратно в ящик. Я не нуждался в сувенирах. Собрав чемодан, я отнес его в гостиную. Анна говорила по телефону.
— Благодарю вас, — услышал я, и она положила трубку. — Звонили из консульства. Им уже сообщили, что вы объявлены persona non grata. Тебя отправят первым же рейсом. Если ты хочешь улететь.
— Мне не нравятся альбертийские тюрьмы.
Шартелль все также сидел в кресле, вытянув ноги.
— А может, вы передумаете, Пит. Возможно, мы неплохо позабавимся.
— Мне хватило сегодняшних забав.
Шартелль подтянул ноги, оторвался от спинки, достал ручку и блокнот, начал что-то писать. Затем вырвал листок и протянул его мне.
— Уильям вернулся. Заглянул в гостиную, пока вы собирали вещи. Он отвезет вас в Барканду в «ласалле». Я возьму «хамбер» и позабочусь о том, чтобы Анна добралась до дому в целости и сохранности.
— Благодарю. Что это за записка?
— Помните маленький бар на пути в Барканду… «Колония»? Там нас обслуживал американец, Майк.
Я кивнул.
— Отдайте записку ему. Посмотрите, что там.
Я прочел: «Майк, если вы продаете то, что, я думаю, вы продаете, мне понадобится ваш товар. Свяжитесь с мадам Клод Дюкесн в Убондо. Шартелль».
Я сложил листок и убрал в карман.
— Вы подставляете ее под удар.
Шартелль выпустил струю дыма и задумчиво посмотрел на меня.
— Полагаю, это мое дело, юноша, и ее.
Уильям подогнал «ласалль» к крыльцу. Верх он поднял. Вошел в гостиную, взглянул на меня, начал что- то говорить, передумал, подхватил мой чемодан и отнес к машине.
— Пожалуй, мне тоже пора собираться, — Шартелль шагнул к своей спальне. — Если вы передумаете, Пит, дайте мне знать. Вы где-то третий в мире по качеству вашей работы. Мы нашли бы применение вашему таланту.
Я кивнул.
— Прощайте, Шартелль.
Он задержался у двери, глубоко затянулся, выдохнул дым, подмигнул мне в последний раз.
— Прощайте, юноша.
Анна сидела на кушетке со стаканом коньяка. Я присел рядом.
— Это не конец, ты знаешь.
В ее глазах стояла боль.
— Для меня это не кончится никогда, дорогой. Мне просто плохо, вот и все. Мне плохо, потому что ты должен уехать, а я — остаться. Мне плохо, потому что я не могу быть с тобой.
— Это ненадолго.
— Я буду писать каждый день.
— Я много езжу по свету.
— Но возвращаешься в Лондон?
— На два-три дня.
— Я люблю тебя, Пит.
— Домик на берегу. Помни о нем.
Я обнял и поцеловал ее. Почувствовал, а не услышал сотрясающие Анну рыдания, вновь поцеловал, встал, прошел на крыльцо по ступенькам и сел на переднее сиденье, рядом с Уильямом. Тот не возражал.
— Поехали.
— Барканду, са?
— Аэропорт.
Я оглянулся. В проеме двери я видел Анну, сидящую на кушетке с недопитым стаканом коньяка в руке. Она не пошевельнулась, не подняла головы. Похоже, она плакала.
Мы ехали быстро, старый автомобиль легко вписывался в повороты. Солдаты остановили нас лишь однажды, и мы добрались до «Колонии» за сорок пять минут. Оставив Уильяма за рулем, я зашел в бар. Майк стоял за стойкой, слушая «Радио Альбертии», объясняющее необходимость военного переворота, и
