Здесь к бегу, причем на самую короткую, а значит, самую скоростную дистанцию, применен глагол, в смысловом зерне которого вектор усилия направлен не вперед, а вниз! Этот стих проще всего прокомментировать другой строкой из ВВ -- Стремленье, где утеряна стремительность. Другой подобный пример:
...И в санях меня галопом повлекут...
Обратим внимание, что в быстром движении вперед, которое вновь выражено не глаголом, а существительным (бег, галоп), что, конечно, ослабляет напор, глагол снова гасит устремленность вперед. Неудивительно, что в такой ситуации персонажи охотно говорят о препятствиях. Которые выполняют одну благую функцию: помогают скрыть -- по крайней мере от самого себя -- отсутствие или неясность цели.
Присмотримся к препятствиям, с которыми сталкиваются герои ВВ, они стоят того. Возьмем два примера. Один -- из 'Горизонта':
...Но то и дело -- тень перед мотором -
То черный кот, то кто-то в чем-то черном.
По поводу первой из цитированных строк В.Изотов пишет: 'На трассе появляются помехи, обозначаемые пока как тень -- что-то нечеткое'250*. Вторая строка комментируется так: 'Происходит первая конкретизация опасности'251*.
В цитированном фрагменте 'Горизонта' представлены и тень, и отбрасывающий ее субъект. Разумеется, ясно, что препятствием, помехой движению может быть лишь источник тени. Но ведь перед мотором -- только тень! Причем она поперечна движению252 (недаром же этот образ вводится посредством но после параллельных движению проводов, таким образом им противопоставляясь). А это значит, что источник тени находится вне зоны движения, на обочине дороги253. Сама же тень может, по верному замечанию В.Изотова, разве что заставить героя сбавить скорость (да и того, как мы помним, не происходит). Вот вам и препятствия...254
Другую любопытную помеху продвижению героя дарит нам фрагмент текста 'Во хмелю слегка...':
...И вокруг взглянул -
И присвистнул аж:
Лес стеной впереди -- не пускает стена...
Но ведь лес с первых мгновений сюжета окружал героя (лесом правил я). Чего он -- во хмелю слегка -- до поры не замечал. А тут головой тряхнул, чтоб слетела блажь, -- и увидел. В кулуарах высоцковедческой конференции 2000 г. в 'Доме Высоцкого' этому фрагменту была дана иная трактовка: до названного момента герой ехал по дороге, а потом потерял ее. Однако такая деталь, как болотная слизь, которую конь швырял мне в лицо, показывает, что герой изначально ехал не разбирая дороги. Плыл куда глаза глядели. И колющие иглы не замечал, ибо другим был занят (в частности, пел за здравие). Так что причины заминки в движении герой -- и мы вместе с ним -- должен искать в изменении своего внутреннего состояния, а не внешних условий (да и не только этот герой -- множество путешественников ВВ).
В публикациях о Высоцком обычно отмечается, что 'обрыв, круча, река -варианты 'края', ограничивающего свободное движение'255*. На самом же деле движение у ВВ идет вдоль 'края'. То, что мы традиционно полагаем препятствиями -- лес густой с бабами-ягами, обрыв, овраг, -- располагается не поперек, а вдоль дороги. И потому препятствием движению быть не может256. Эти образы означают нечто, что не препятствует движению, а сопутствует ему, -- душевную смуту, внутреннее беспокойство. Препятствия на самом деле обнаруживаются не вовне, а внутри героя (повторю: это одна из важнейших скрытых тем 'дорожных историй' Высоцкого). И препятствуют они не движению, а обретению душевного равновесия. В чем их исток?
В главе 9 этой книги уже говорилось о том, что в душевном состоянии героев 'альпинистских' песен явственна червоточина. Это неверие в себя. Тот же мотив есть и в 'морском' цикле:
Становись, становись, становись человеком скорее...
Этот сюжетно немотивированный троекратно повторенный призыв сильно напоминает заклинание. С чего бы? Еще вопрос: отчего это герой уговаривает тех, кто поднимается вверх, не забывать, как были внизу:
Становясь капитаном, храните матроса в себе!
Да просто он не верит, что ему самому эта высота покорится, что сам он до капитана дорастет. За храните матроса в себе надо услышать иное: меня не забывайте! Эта память оказывается единственной связующей нитью между теми, кто наверху, и теми, кому вовек туда не подняться.
На то, что этот мотив действительно присутствует в тексте 'Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода...', указывает одна его особенность: мы в нем (Мы не ждали его -- не за легкой добычей пошли... Поднимаемся к небу по вантам, как будто по вехам...) дважды чередуется с вы, причем герой отделяет себя от остальных матросов именно в тех двух случаях, когда заводит речь о движении вверх по иерархической лестнице (Вы матросские робы... не забудьте, ребята, когда-то надев кителя... Становясь капитаном, храните матроса в себе).
Еще одно: мы действует в настоящем времени, а вы -- в будущем. Трудно трактовать эту особенность текста иначе, как то, что у героя -- по его собственному ощущению -- нет будущего. Потому-то он и оставляет себя здесь, в настоящем. Это очень важный момент, мы подробно остановимся на нем в заключительной главе книги.
x x x
Путешествия некоторых героев Высоцкого традиционно трактуются как хождение за предел. По мнению одних исследователей, 'его положительные герои совершают свои прорывы в 'беспредел' для того, чтобы вернуться и побудить к спасительному движению собратьев <...> доказав им возможность освобождения от 'здесь'. А нравственный смысл <...> возвращения -- в чувстве единения с людьми'257*. Другие высоцковеды утверждают, что герой отправляется в другой мир для 'испытания естественного мира-1, преодоления его ущербности, раскрытия тайн, решения 'проклятых вопросов' <...>, но для жизни мир-2 непригоден'258.
При таком взгляде на 'дорожные истории' естественно полагать, что одним из основных свойств художественного пространства Высоцкого является его раздвоенность259*. По-моему, такая точка зрения -- одно из следствий отождествления положительного героя ВВ с автором, мировосприятия персонажей -- со свойствами самого поэтического мира Высоцкого.
Но достаточно ли посмотреть на мир Высоцкого глазами его героев? Персонажам кажется, что они совершают хождение за рубеж (в другой мир), а потом возвращаются. На самом же деле мы видим, что тот мир от этого ничем не отличен, и этот мотив настойчиво повторяется во всех такого рода сюжетах. Другими словами -- мир у Высоцкого един260, то есть один (и движется герой ВВ не из -- в, а по...)
Разве только 'сгибы бытия' 'создают условия для соприкосновения предметов, далеко разведенных 'нормальным' порядком вещей'261*? Нет, весь мир Высоцкого создает условия этого. Ведь именно это характерно для поэтического языка, а значит, для поэтического мира Высоцкого в целом; с этим мы сталкиваемся у него не то что ежетекстно -- чуть ли не ежестрочно. Причем ВВ не ограничивается простым соприкосновением, казалось бы, несовместных вещей и явлений, но выявляет и усиливает их глубинное родство:
Сгину я -- меня пушинкой ураган сметет с ладони...
Усыпив, ямщика заморозило желтое солнце...
Я думаю, прямой -- и главный -- свидетель состояния и особенностей поэтического мира Высоцкого -- его язык, самочувствие слова в стихе, взаимоотношения слов, образов, смыслов262.
Но вернемся к героям ВВ. Почему, чтобы стать человеком, надо стремиться в горы, в море? Неужто невозможно достичь той же цели на равнине? Ясно, что экстремум -- своеобразный кнут, которым 'стегает' себя герой Высоцкого. Он, словно сказочный Мюнхгаузен, изо всех сил тянет себя за волосы, чтобы стать человеком. И ведь ему это удается! Как в таком смысловом поле можно трактовать возвращение? И что гложет героев ВВ?
Недостижимая цель для персонажа Высоцкого не стать человеком, а оставаться им. В этой драматичной ситуации психологическое облегчение приносит ему необходимость вернуться. Возвращение (хоть с моря, хоть из поднебесья), совпадая по времени со срывом из достойного поведения, символизируя его, этот срыв же и маскирует. Что, разумеется, невозможно 'на равнине' повседневной жизни -- там негде спрятаться. Смена обстановки камуфлирует смену поведения и оказывается по видимости его причиной.
К чему мы пришли? При 'нормальном освещении' самые знаменитые путешественники Высоцкого (они
