дверьми, что было очень удобно для привыкших к совместной жизни цыган. Братья спали в одной комнате, отец с матерью - во второй, Глаша с мужем - в третьей. Во время посадки на пароход, когда на пристани скопилось довольно много пассажиров и провожающих, младший из братьев не удержался и ловко умыкнул черную дорожную сумочку, засунув её под малиновую рубаху. Кто был владельцем несессера - так и осталось для него неизвестным. Поднимаясь по трапу, цыганенок споткнулся о чью-то ногу и сильно ударился пузом о поручни. В несессере раздался хруст, словно там треснула стеклянная банка. Но для всех, ставших с этого момента заложниками 'Коломбины', было бы лучше, если бы то оказались цыганские ребра. Ни одна живая душа ещё не могла представить, что означал для будущего развития событий сей малозначительный на первый взгляд эпизод.
Закрывшись в матросском гальюне, цыганенок вытащил из-под рубахи кожаную сумочку, расстегнул 'молнию'. Внутри лежало всего-навсего несколько небольших пробирок с бесцветной жидкостью. Одна из пробирок лопнула, и её содержимое пропитало подкладку несессера. Разочарованный воришка втянул носом воздух: жидкость пахла больницей. Доктора и лекарства в представлении цыганенка относились к разряду бесполезных существ и вещей, поэтому он с чистой совестью спустил все стекляшки в гальюн, а несессер выбросил в открытый иллюминатор. Таким образом, воды Москвы-реки поглотили один из самых опасных вирусов, который должен был проявить себя через несколько дней...
Что же касается цыганенка, то он вернулся к своей родне, слопал вместе со всеми запоздалый ужин и завалился спать. В данной ситуации это уже не играло никакой роли. Даже если бы он немедленно попал к грамотному врачу, все равно было бы поздно. Он имел непосредственный контакт с жидкостью, а это означало, что вирус проник в его организм не только воздушным путем, но и через кожу, начав стремительно поражать иммунную систему, и прежде всего - кровь. Болезнь, которой ещё не было придумано красочного названия, но по некоторым симптомам схожая с холерой, нашла в теле цыганенка достаточно удобную и питательную среду.
На следующее утро он проснулся с сильной головной болью, суставы ломило, перед глазами расплывались красные круги, а в горле так пересохло, словно он целые сутки скитался по знойной пустыне. Мать сварила целебный настой из трав, и на некоторое время цыганенку полегчало. Отец заставил его выпить полстакана водки с медом и перцем, после чего сын уснул. Жар отступил. К вечеру он поднялся и уже довольно резво бегал по нижней палубе, но ночью болезнь проявила себя с новой силой. Он метался по кровати, пытаясь подняться, и возле него постоянно дежурили то мать, то Глаша. Глаза цыганенка неестественно блестели, родню он не узнавал и весь следующий день почти не приходил в сознание. Отец не решался обратиться к судовому врачу, веря больше своим цыганским снадобьям и средствам. Конский настой, отвары из сушеных кореньев и листьев, прикладывание сырого мяса к телу цыганенка ничего не помогало. Наступало лишь временное, минутное облегчение. Более того, на третьи сутки плавания странная болезнь перекинулась на второго сына.
7
Глодать сухари, запивая их теплой водой из найденной на палубе бутылки, было уже невмоготу. Костяная Нога потерял счет времени: что сейчас - день, вечер? На самом деле приближалась полночь, а пароход подходил к пристани в Рыбинске. Большинство пассажиров спали, но кое-кто ещё сидел в баре, а кое-кто прогуливался по верхней палубе, где для желающих поглядеть на иные миры был установлен телескоп. Однако бомжа не волновали ни далекие звезды, ни близкие, шуршащие где-то под ногами крысы. Его одолевал город. Запалив фитилек в свечке и задымив окурком, он в который раз осмотрел крепко сколоченные ящики, на две трети заполнившие трюм. На всех была проставлена типографской краской надпись: 'Гуманитарная помощь'. Землячок матрос, спустивший его в нутро парохода, предупреждал Костяную Ногу, чтобы тот даже не думал совать нос в ящики. Иначе он сам привяжет ему на шею кусок якорной цепи и отправит на дно. Воровать на судне могли только члены команды, но и им было строго- настрого заказано даже близко подходить к грузу. Все работы по его транспортировке в Москве, а также в порту прибытия осуществляли телохранители Лукомского. Кроме того, трюм был тщательно задраен и опечатан, а попасть в него можно было только через вентиляционную трубу, но при этом смельчак рисковал угодить под лопасти мощного вентилятора, который, правда, время от времени отключали.
Сейчас, глядя на ящики, бомж испытывал огромное искушение. 'Гуманитарная помощь' - это не только тряпки, но и жратва. А может быть, даже и выпивка. Проклятые буржуины могли запихать туда что угодно, вплоть до собачьего дерьма. Не выдержав, Костяная Нога подобрал с пола какую-то железяку и стал вскрывать один из ящиков. Появилась промасленная бумага, в которую было завернуто что-то твердое. Сорвав обертку, бомж обнаружил ручной пулемет и в полном изумлении опустился вместе с ним на пол. 'Эге-ге! - подумал он, приходя в себя. - Так вот какие тут консервы!' Открыв на всякий случай второй ящик, он нашел там аккуратно упакованные гранаты, также, увы, несъедобные. Уложив все на место и прибив доски, Костяная Нога полез в вентиляционную шахту, надеясь поживиться чем-либо на палубе.
Второв настроил подслушивающее устройство на каюту кинорежиссера, рассказавшего пару часов назад про замысел своего странного сценария, в котором, конечно, ощущалось какое-то безумие, но была и какая-то реальность нынешней жизни, какое-то предчувствие, предвидение.
Послышались шаги - Микитчик расхаживал по каюте. Затем скрипнул стул, зашуршала бумага. Очевидно, режиссер сел работать над своим опусом. Глупо подслушивать человека, который находится в полном одиночестве. Второв уже собирался переключиться, как неожиданно раздался незнакомый голос:
- Один из пассажиров парохода везет то, за чем мы охотимся. Кто именно - пока неизвестно. Это предстоит выяснить тебе. Срок - максимум неделя.
- Слишком мало времени, - ответил другой голос, глухой и какой-то неестественный, словно обладатель нарочно старался его изменить.
Второв напрягся, как гончая, почуявшая близость зверя.
- А не проще ли захватить весь пароход и перетрясти пассажиров? спросил третий голос, фальцет. - А после взорвать около пустынного берега? Со всеми людишками?
- Это в крайнем случае, - отозвался первый. - Не будем торопить события.
- Так... Отлично. Мне нравится. - Четвертый голос принадлежал, без всякого сомнения, самому Микитчику.
'Да что же у него там, целая банда в каюте?' - подумал Второв.
А кинорежиссер продолжал:
- На сегодня хватит. Я вымотался и ложусь спать. Спокойной ночи.
- И тебе того же... - услышал Гай чье-то бормотание.
Минут десять прошло в полной тишине. Странно, но никто из каюты не вышел. Словно гости Микитчика так и заснули - стоя или сидя. Или они все же вышли, но так тихо, что прибор не смог зафиксировать звук шагов? Такое возможно.
Второв прекратил прослушивание каюты №30 и переключился на Антона Курицына. Здесь Полярника также поджидал сюрприз. Тяжелое пыхтение и сладострастные стоны не оставляли сомнения в том, что однокурсник слился в экстазе с какой-то дамочкой. Бабником он слыл ещё в институте. Дослушав окончание производственного процесса, Второв попытался определить, кому из пассажирок парохода принадлежит голос:
- Мне пора, милый, гуд бай!
- Он не догадывается? - спросил Курицын.
- Жирный боров есть жирный боров, - ответила женщина. - Он сидит на крючке.
'Ну конечно же это жена Флюгова', - догадался Гай. Последняя фраза заставила его задуматься: что она имела в виду? Однако из головы у него никак не выходил разговор в каюте Микитчика. Второв не мог поверить, что кинорежиссер способен связаться с преступниками.
Продолжая размышлять, Полярник подключился к последней каюте соседней, принадлежащей Алисе Ширшинадзе. Очевидно, девушка уже спала, поскольку было тихо. И вдруг... Скрипнула половица - раз, другой. Полярник напрягся, почувствовав опасность. Зачем Алисе красться ночью по своей собственной каюте? Это мог делать только посторонний человек. Гай уже собирался отложить наушники и выглянуть в коридор, как неожиданно раздался жуткий нечеловеческий крик.
8
После полуночи компания юнцов разделилась на две группы: в каждой по двое парней и по одной девице. В команде Потапа были блондин и рыжая, у Калистрата - жидкобородый и стриженая. Игра 'Кто не спрятался - я не виноват' началась. Все шестеро были одеты в темные тренировочные костюмы, на головы
