Он пригласил меня на вечер пятницы, точно подгадав окончание нашей встречи к началу тогдашних традиционных пятничных совещаний, на которых вся кремлевская верхушка подводила недельные итоги освещения президентских акций в прессе.
Волошин долго не отпускал меня, хотя мы болтали уже больше часа, и секретарша то и дело нервно подносила ему записки, означавшие, что в приемной его давно уже ждут. А потом, когда мы, наконец, простились, получилось так, что выйдя из волошинского кабинета в приемную, я наткнулась на его заместителей, топтавшихся перед входом в зал совещаний: Джахан Поллыеву (которая, как я точно знала, приветствовала лишение меня аккредитации) и Владислава Суркова (который, какой сам мне потом признавался, меня боялся). Была там и Ксенья Пономарева – главная рулевая по пиару того самого, черт знает чем (по меткому волошинскому выражению) занимавшегося официального предвыборного штаба Путина. (Госпожа Пономарева прославилась звонком главному редактору Коммерсанта Андрею Васильеву с душераздирающим женским признанием: Не могу больше видеть Трегубову в Кремле!!!) Ну и еще всякие условно-допущенные придворные типа Глеба Павловского и Александра Ослона.
Увидев меня, выходящую из кабинета Волошина, вся эта компания на мгновение лишилась дара речи. Во-первых, они моментально смекнули, что если их начальник принимает у себя журналистку, – то им, вроде бы, как-то не с руки после этого продолжать ее травлю. А во-вторых, судя по их вытянувшимся физиономиям, они быстренько прикинули в своей аппаратной мозговой коробочке, что раз глава администрации из-за встречи со мной заставил их ждать в приемной, то, значит, все это может быть и не случайно. И, сообразив это, вся компаша, как по команде, расплылась в любезных улыбках, принялась здороваться со мной, обмениваться шуточками, а Джахан даже умудрилась броситься мне на шею и расцеловаться, приговаривая: Какая же ты все-таки у нас красавица!
Для меня так навсегда и осталась загадкой причина ненормального (в смысле – почти человеческого) ко мне отношения мутанта Волошина.
На фоне абсолютно людоедской расправы с журналистами медиа-холдинга Гусинского, а потом – экспроприации телеканала Березовского, которая ровно в тот же самый период была санкционирована, в том числе, и лично Волошиным, эта филантропия по отношению к оппозиционному журналисту в моем лице выглядела вообще уже дико.
Видимо, он просто руководствуется старым ленинским принципом: Чтобы бороться с врагом, надо его знать в лицо, – решила я вначале.
Однако потом я почувствовала, что Волошин с искренним удовольствием выслушивает, когда я во время наших встреч, не стесняясь, критикую действия Кремля, Путина и главы администрации в частности.
– Ты вот вспомни историю: почему царское правительство профукало Россию большевикам? – отбивался Волошин от моих увещеваний, что стыдно добивать и так уже побежденную политическую оппозицию. – Потому что там, в дореволюционном правительстве, сидели интеллигентные, приличные, порядочные люди, которым и в голову не могло прийти использовать против этих распоясавшихся уголовников их же террористические методы. И чем все это соблюдение приличий кончилось? Сама прекрасно знаешь! Мы просто не имеем права быть такими же мягкотелыми вшивыми интеллигентами, чтобы второй раз не допустить в стране той же самой ошибки!
– Все это правда, Александр Стальевич, – отвечала я. – За исключением одного маленького нюанса: когда вы начинаете применять против своих политических противников террористические методы, то вы сами автоматически становитесь с ними на одну доску. Чем вы тогда отличаетесь от тех самым уголовников-большевиков? Да, безусловно, в истории двадцатого века были примеры правых диктатур, которые принесли позитивные плоды для экономики страны. Но что-то я не вижу у главаря вашего пиночетовского режима ни одного проблеска осознанных либеральных экономических идей. Не тянет ваш клиент на Пиночета. Не фокус всех замочить по сортирам. Важно другое: ради чего? Просто ради его личной власти? И вы ему готовы в этом помогать?
– Ну, ты не права… – пытался возражать Волошин. – Мы вот сейчас, например, до конца года готовимся принять абсолютно революционный пакет законов по валютному регулированию. В Россию должны прийти зарубежные банки, кроме того, мы должны отменить все драконовские запретительные нормы и для российских граждан, и для фирм…
(Кстати, эти хваленые законы до сих пор так и не приняты, и когда я в последний раз заходила к Волошину, мне пришлось напомнить: Александр Стальевич, да вы ж мне их уже два года назад принять обещали…)
Не менее забавными были наши споры про российскую внешнюю политику. Когда я ругалась на Волошина за какой-нибудь очередной дружеский жест Путина в адрес агрессивных отморозков из третьего мира, глава администрации, с какой-то отеческой нежностью в голосе, говорил мне:
– Ты просто еще маленькая. Я тоже раньше так думал: зачем дружить с отморозками, когда кругом есть приличные страны. Честно тебе скажу: я когда только пришел в Кремль, мне все это тоже дикостью какой- то казалось. Но потом я как-то пообвыкся и понял, что это – государственная политика. Она не всегда поддается нормальной человеческой логике. И для того чтобы ее понять, нужно проникнуться логикой государственного мышления, нужно, чтобы ты оказался внутри…
– Да вы что же такое говорите! – взрывалась я. – Вы сами послушайте, что вы сейчас произнесли! Ну зачем, спрашивается, нужна такая государственная логика, которая нормальной, человеческой логике не поддается?! И которую в состоянии понять только какой-нибудь замшелый кремлевский чиновник, у которого мозги уже успели заплесневеть!
– Ты это на меня, что ли, намекаешь?! – довольно хихикал Волошин.
Признаюсь: после многих месяцев постоянного личного общения с Волошиным я, помимо собственной воли, стала испытывать к нему уважение. Я очень быстро почувствовала между нами внятный резонанс – прежде всего, потому, что он – человек абсолютно не внешний а внутренний. Меня завораживала его внутренняя, сосредоточенная сила и какая-то прямо-таки йоговская, медитативная уверенность в безграничности собственных возможностей. Главное – поставить задачу, – смеясь, говорил он. Мне было очень близко это ощущение. Правда вот применять его я старалась все-таки в мирных целях.
И, как всякую сильную личность, Волошина явно всегда больше привлекали такие же сильные люди, которые смеют сказать ему в лицо неприятную правду, а не лизоблюды. И за это я его тоже уважала.
Я из всех сил старалась сохранять дистанцию. Но тем не менее балансировать на тонкой грани между уважением к противнику (которым для журналиста всегда в какой-то степени по определению является любой государственный чиновник. А уж тем более – тот, кто целенаправленно уничтожает в стране все негосударственные СМИ) и эмоциональным переходом на его сторону баррикад было чрезвычайно сложно.
По стилистической иронии судьбы, в этой моей внутренней борьбе мне неожиданно помогла
