- Нет, я русская.
- Русским я не доверяю. Вы очень любите петь и плясать, но вы необязательны.
- Я оставлю залог.
- Не надо. Я знаю этого доктора, он лечит сумасшедших, но он и сам немного сумасшедший, правильно?
Она дико захохотала и ушла в комнату за стойкой. Вернулась с огромной ярко-красной в розах шалью.
- Это кашемир. Дорогая вещь. Мой отец отдал за эту шаль корову. Если вы не вернете, я найду доктора в Марианках, уж будьте уверены - найду.
Он замер, увидев ее в шали.
- Вот это красота! Откуда?
Она кивнула на буфетчицу: - Завтра утром я привезу назад.
- Нет, - шепотом, - попроси продать.
Ответила тоже шепотом:
- Она стоит целую корову.
- Хочет коровой или деньгами?
- Перестань. Она мне дала, сжалилась, а ты насмехаешься.
- Я серьезно, но мне неловко просить. Попроси ты.
- Не буду.
Буфетчица уже подозрительно смотрела на них.
- Спасибо, - Надежда поднялась. - Доктор говорит, что шаль очень красивая.
- Еще бы. Целую корову стоит.
- Ну спроси.
- Не буду.
Громко.
- Я завтра привезу.
Буфетчица важно кивнула.
В двухэтажном особняке на улице Русской все сияло чистотой.
- А ты говорил - холостяцкий бедлам.
- Это Зоя. Она мастерица чистоты и порядка. Разрешается везде, кроме моего кабинета. Рояль как раз там. Не обращай на меня внимания, я буду готовить ужин.
В кабинете - все стены в книгах, стопки на полу, на столе, на рояле, на подоконниках. Циркульные окна. В простенке портрет мужчины с седыми усами и седой короткой бородой, на рояле - другого в кожаной рамке, с дарственной надписью 'Ученику - с благодарностью и уважением' неразборчивый росчерк.
Какие-то тетради, пакеты на круглых столиках. Ей вдруг стало тревожно, не по себе. Этот кабинет почему-то напомнил ей другой, похожий только половодьем книг, больших немецких амбарных тетрадей и конвертов.
Он стоял в переднике у стола и очень ловко и быстро рубил огромным ножом зелень. На плите что-то скворчало.
- Что такое? - спросил тревожно.
- Ничего, все нормально.
- Нормально? Почему ты не играешь? Ты знаешь 'Славянские танцы' Дворжака? Если нет - ноты на рояле или под роялем, сыграй, пожалуйста.
- Потом.
- Когда потом? - интонация звякнула колокольчиком.
- После ужина. Я помогу?
- Ты мне здесь не нужна. В чем дело? Почему не сейчас.
- Дело в том, что я не хочу оставаться одна в кабинете. Не могу.
- Хорошо. Вот салат. Ты знаешь, что его надо не резать, а щипать?
- Теперь знаю.
Молча щипала салат.
- Теперь иди в столовую. Посуда в буфете, салфетки в ящиках. Накрывай на стол.
Буфет был резным и пузатым, точно такой был у них дома на Рождественской, потом она перевезла его в Москву. Она погладила буфет, прошептала: 'У тебя есть брат' и принялась накрывать на стол.
Было очень тихо, только звяканье приборов, да на кухне Эрих удивительно точно и музыкально насвистывал 'Славянский танец'.
'Я могла бы остаться здесь навсегда. С детьми . Детей он не отдаст, и меня больше никуда не выпустит. Остаться и жить с прекрасным человеком в прекрасном городе, каждый день видеть площадь и высокие ели на горе, у подножья которой стоит этот дом и ясень, и платаны в Геологическом парке... Здесь есть природа, в Москве она ее не замечает, вместо нее замечает погоду. Иосиф - большой любитель регистрировать температуру. В Пузановке не ленится вечером спуститься к морю, замерить. Отмечает разницу внизу и наверху. Когда живет Сергей Миронович - ходят вместе. Можно учиться в Праге. Там один из лучших Университетов Европы, много русских... эмигрантов. Сама слышала русскую речь на Граде. Прага прекрасна... Без детей, без отца, без нелепого огромного семейства? А ведь когда-то смогла с корзинкой сесть в московский поезд, даже не оглянулась. Но потом было столько всего... ужасного. Зачем он жестоко унижает ее? Зачем заставляет так мучительно, так унизительно ревновать. Если бы Эрих знал, кто ее соперницы - от мужиковатой Трещалиной до роскошной певицы Большого театра. А на отдыхе Берия наверняка подкладывает из своего гарема. Она презирает его, он отвечает ненавистью. Она чувствует эту ненависть кожей, видит их переглядки с Иосифом, как тогда в Зензиновке.
Он вошел с миской салата и присвистнул.
- Как красиво!
- Когда-то я жила в Петербурге. Жили скромно, но меня учили музыке, языкам, не каждый день, но по воскресеньям обедали с салфетками, а супница была всегда.
- Супница? Какая супница. Ах, супница! Но это же нормально наливать суп из супницы. Потом начали наливать в котелки, кому-то супницы очень мешали... Хорошо, хорошо, не буду.
Она знала, что и этот ужин и ее игра на рояле станут прелюдией какого-то очень важного разговора. Но она не знала ни его, ни своего решения и оттого была слишком весела. А после выпитого вина - слишком возбуждена. Говорила много, вспоминала детство. Как в четыре года в Баку упала в жирную нефтяную воду в Баилове, спас старший брат; как отказалась причащаться (он поднял брови); как жили одни в избушке лесника в густом еловом лесу, и по утрам прибегала лиса. Лиса смотрела на нее и улыбалась, и про замечательного человека Конона Савченко, дворника, который научил ее варить борщ и печь пироги, и про слепого Шелгунова...
Он вдруг встал, подошел к ней, остановился сзади.
- Что сеанс, теперь? - испуганно спросила она.
Он взял ее за руку, подвел к дивану, усадил, сел рядом и положил ее голову себе на плечо.
- Вот так. Как в машине. Когда ты прижалась ко мне, чтоб согреть, и положила вот так голову, я почти потерял сознание, хотя ждал этого.
- Ждал? - она попыталась отстраниться, но он не дал.
- Моя милая, моя единственная, я знал, что ты испытаешь привязанность ко мне. Ты была подготовлена, это один из аспектов лечения. Он даже имеет название - пе-ре-не-сение. Я обязан был сделать так, чтобы у тебя появилась потребность видеть меня, чтобы - тоска по мне. Так что у меня нет основания гордиться тем, что я тебя завоевал. Наоборот - я испытываю глубокое чувство вины.
- Какой ужас! - тихо сказала она.
- Нет. Ужас в другом. Мы оба запутались: ты - между мной и тем, что связано с письмами, которые ты весь день носишь в сумочке и боишься прочитать, я - между долгом и тем, что происходит со мной. Это не впервые, поверь, этот - флер влюбленности пациентки... Я умею с ним работать.
- Замолчи! - она встала, прошла в кабинет, открыла крышку рояля.
Она не знала, что еще может так играть. В Москве и Зубалове научилась бренчать, подыгрывать поющим.
