- Надюша, - окликнула Женя, - Каролина Васильевна боится подогревать пирожки в духовке, еще не привыкла к этому агрегату. Я думаю, что и так съедим.
- Съедим? Что съедим?
- Да все съедим! Пошли.
Каждое утро просыпалась с мыслью 'Мне некуда пойти'. В институт идти незачем, - диплом написан, защита назначена на второе декабря, остальное неинтересно, потому что обесцвечивается, заслоняется вопросом 'Как они там?'. 'Там' представлялось тем выжженным бесконечным полем с виселицей посередине, по которому они шли когда-то в ортачальскую тюрьму. И по полю рядом с ними идут и идут молчаливые люди.
Пыталась заниматься детьми, но они были слишком шумными, упрямыми, эгоистичными, они отвыкли от ее пристального внимания, капризничали, лукавили.
Со Светланой можно было договориться и, в конце концов, она выполняла задания, но Вася повергал в отчаяние: он просто не хотел ничему учиться и думал только об одном - поскорее уехать в манеж к лошадям. Готовить уроки было мукой, она испробовала все: сидела рядом, запирала одного в комнате он упорно и умело выжимал из нее желаемое, выжидал взрыва, когда она в гневе 'выдавала' решение задачки или сама пересказывала содержание раздела в учебнике.
Иосиф с ней не разговаривал, смотрел мимо, Авель избегал встреч, один раз заметила, как завидев ее в Кремлевском коридоре, шмыгнул в первую попавшуюся дверь.
Все остальные были заняты своими жизнями, а самый близкий, самый родной - отец, отдыхал в 'Зензиновке'.
Пожалуй, единственной, кому она была интересна, оказалась Александра Юлиановна Канель.
Когда боли в животе стали невыносимы, пошла к ней (вот тогда-то крестный и спрятался от нее в какой-то комнате). Александра Юлиановна дала обезболивающее (кофеин уже не помогал, хотя ела таблетки безостановочно), приказала лежать и назначила консилиум на 'послепраздников'. Была очень обеспокоена, намекнула на возможность операции. 'Будем советоваться с Львом Григорьевичем'. Попросила приходить пока ежедневно.
До праздников оставалось несколько дней томила тоска, предчувствие чего-то страшного и однажды, когда отчаяние и одиночество стали невыносимы, спросила Иосифа.
- Ты сегодня вернешься поздно?
- А что? Хочешь п... ся?
- Я хотела поговорить...
- Нет, только не это! Мы уже поговорили.
- С Васей неладно, он...
- Слушай, - когда злился проступал грузинский акцент, сказал 'слюшай', - отвяжись ты от меня, а?
- Хорошо. Но мне, по-видимому, предстоит операция, детьми должен кто-то заниматься, нельзя, чтобы только Наталья Константиновна и Мяка, они ведь не сироты.
- Что ты меня разжалобливаешь, что ты разнылась, надо было раньше думать.
Все-таки пошла к Авелю, потому что невыносимость. Пусть злится, бегает по кабинету, но скажет хоть что-нибудь, где Руфина, можно ли ей передать посылку, ведь у нее диабет, нужно принимать хотя бы соду.
В приемной была Ирина, сразу схватила за руку: 'Выйдем на минуту'.
- Ты к Авелю?
- Да.
- Не ходи.
- Почему?
- Не ходи, послушай моего совета, сегодня не ходи. Лучше после праздников, - и зашептала: - Десять лет одиночки в Верхнеуральском политизоляторе. Идем ко мне.
- А другие?
- Кого как. Концлагерь, высылка, аресты в Иркутске, Новосибирске, Ленинграде нельзя, даже упоминать, а кто читал и не сообщил - укрыватели врагов партии...
Шла оглушенная услышанным и вдруг увидела, что навстречу из-за поворота появилась Александра Юлиановна.
'Нет, нет, только не сейчас! Сейчас она не справится с тобой'.
Схватила Ирину за руку, затащила в какую-то нишу, но Канель, не доходя до них, постучала в чей-то кабинет.
- Ты что так испугалась? Это же главврачиха.
- Она мне велела лежать, у меня приступы аппендицита.
- Да ты что?! Почему же...
- Никакой это не аппендицит... неважно, все неважно... все надоело, все опостылело, ничто не радует.
Она повернулась лицом к стене. Узор трещин на краске напоминал свернувшегося в утробе младенца.
- Надя, что с тобой, а дети?
- Все. И дети. Для меня нет места нигде. Пойдем со мной. Все равно скоро обед, я тебя покормлю.
- Не могу, Надюша. Давай повидаемся после праздников или на праздники, сегодня у меня назначена... ну в общем что-то вроде свиданки.
Женя уговорила перед банкетом по случаю пятнадцатилетия Октября подстричься и сделать модную прическу. Она согласилась, потому что было все равно, и в пустоту можно бросать что угодно. Как тогда почти в эти же дни, пятнадцать лет назад, когда Иосиф исчез, она остригла косы. Теперь он исчезает навсегда, нужно только терпение и силы, чтобы через месяц защитить диплом и уехать в Харьков.
Там она сможет распоряжаться своей судьбой и поступками, как захочет, а здесь она никому не нужна и от всех зависит.
И еще один выход, тот, о котором в горячечном бреду говорила ночью, на Миусском сквере Руфина в их последнюю встречу.
Настоящий конец мукам, ведь он не только ее замучил, он всех замучил, он народ замучил. Стоял на трибуне самодовольный, переминаясь с ноги на ногу как всегда, просиял, когда сомкнутыми рядами прошли отряду ОГПУ. А самому, наверное,холодно без шарфа, когда напомнила, рыкнул злобно, теперь долго будет кашлять, у курильщиков бронхит протекает тяжело.
Вот уже начинается: засмеялся и закашлял. На нее не смотрит. Екатерина Давидовна, добрая душа, все старается сделать вид, будто она тоже участвует в разговоре. 'Правда, Надя? Вы согласны, Надя?', а она не участвует, сидит молча в этом новом крепдешиновом платье, с ненужной розой в волосах, Женина идея.
'А кто читал и не сообщил в ЦК и ЦКК, считаются укрывателями врагов партии и рабочего класса'. Она читала и не сообщила, потому что никакие они не враги. Враг - вот он, сидит напротив, набивает трубку, миллионы желают ему гибели, и гибель лежит в ее спальне, в тумбочке возле постели. Но она, она ведь знает, как он одинок...
- Эй!
Она подняла голову, он скатывал из табака шарик:
- Эй ты! Чего сидишь, как на похоронах. Давай пей! - стрельнул шариком, попал в глаз.
- Не смей мне 'эйкать'! Я тебе не 'Эй', - хотела встать и уйти, но Полина под скатертью положила руку на колено.
- А кто ты мне?
- Она ваша жена, Иосиф Виссарионович, - в наступившей тишине негромко сказала Екатерина Давидовна.
- Нет, пусть скажет сама.
Рука Полины дрожала.
- Оставь свои азиатские шутки.
- Ответила все-таки. Значит, блядь, а не жена, - он встал, пошел к телефону. - Леля, закажи машину, через полчаса выедем.
