демократические массы населения в пользу советского правительства как антагониста Германии и Японии. Незачем напоминать, что сверх всего этого Москва располагает могущественными рычагами, весомыми и невесомыми, для воздействия на общественное мнение самых различных слоев общества... Агитация вокруг новой, 'самой демократической в мире' конституции, не случайно развернутая как раз накануне процессов, еще более разогрела симпатии к Москве. Гигантский перевес априорного доверия был, таким образом, заранее обеспечен советскому правительству. Несмотря на все эта всесильные обвинители не убедили и не завоевали общественное мнение, которое они пытались застигнуть врасплох. Наоборот, авторитет советского правительства в результате процессов сильно снизился. Непримиримые противники 'троцкизма', союзники Москвы и даже многие традиционные друзья советс
кой бюрократии выступили с требованием проверки московских обвинений. Достаточно напомнить инициативу Второго и Профессионального Интернационалов в августе 1936 года.
В неслыханно грубом ответе Кремль, заранее рассчитывавший на полную и безусловную победу, обнаружил всю силу своего разочарования. Фридрих Адлер, секретарь Второго Интернационала и, следовательно, непримиримый противник 'троцкизма', сравнил московские процессы с инквизиционными процессами ведьм. Известный реформистский теоретик Отто Бауэр141, считающий возможным заявить в печати, будто Троцкий спекулирует на будущей войне (утверждение не только ложное, но и бессмысленное!), вынужден, несмотря на всю свою политическую симпатию к советской бюрократии, признать московские процессы судебными подлогами. Крайне осторожная и весьма далекая от симпатий к 'троцкизму' газета 'Нью-Йорк таймс' резюмировала вывод из последнего процесса в словах: Сталин должен доказать вину Троцкого, а не Троцкий -свою невиновность. Одна эта лапидарная фраза сводит юридическую убедительность московского судопроизводства к нулю.
Если бы не дипломатические, патриотические и 'антифашистские' соображения, недоверие к московским обвинителям приняло бы неизмеримо более открытые и резкие формы. Это можно без труда доказать на одном второстепенном, но крайне поучительном примере. В октябре прошлого года опубликована во Франции моя книга 'Преданная революция'. Несколько недель тому назад она вышла в Нью-Йорке. Ни 'один из многочисленных критиков, в большинстве своем моих противников, начиная с бывшего французского министра-президента Кайо142, даже не упоминает о том, что автор книги 'изобличен' в союзе с фашизмом и японским милитаризмом -- против Франции и Соединенных Штатов. Никто, решительно никто не считает нужным сопоставить мои политические выводы с обвинениями Кремля. Точно в Москве не было никаких процессов и расстрелов. Один этот факт, если в него вдуматься, свидетельствует с полной безошибочностью, что мыслящие круги общества, начиная с наиболее заинтересованной и чувствительной страны, Франции, не только не ассимилировали чудовищного обвинения, но просто напросто извергли его из себя с едва скрываемым отвращением.
Кремлю не удалось изнасиловать мировое общественное мнение. Мы не можем, к несчастью, сказать, что думает и чувствует придушенное население Советского Союза. Но во всем остальном мире трудящиеся массы охвачены трагическим недоумением, которое отравляет их мысль и парализует их волю. Либо все старое поколение руководителей большевизма, за исключением одного единственного лица, предало социализм во имя фашизма, либо же нынешнее руководство СССР орга
низовало против строителей большевистской партии и советского государства судебный подлог.
Да, именно так стоит вопрос: либо ленинское Политбюро состояло из предателей, либо сталинское Политбюро состоит из фальсификаторов. Третьего не дано! Но именно потому, что третьего не дано, прогрессивное общественное мнение не может, не совершая самоубийства, уклониться от разрешения загадочной и трагической альтернативы и от ее разъяснения народным массам.
Какими путями и средствами? Чтоб разобраться в сложном вопросе, существует один единственный способ: надо изучить его. Научная мысль вообще, юридическая в частности, выработала методы такого изучения: надо собрать воедино все доступные данные и материалы, допросить всех, кто может дать фактическую информацию или компетентную оценку, классифицировать документы и свидетельства, подвергнуть их анализу в связи с той обстановкой, из которой они выросли, и постепенно прийти к выводам, оправдываемым материальными и логическими посылками.
Каждый мыслящий человек на всем земном шаре пытается ныне разобраться в московских процессах, т. е. представляет собою своего рода индивидуальную 'комиссию' расследования. Задача состоит в том, чтоб этим разрозненным и беспомощным индивидуальным усилиям прийти на помощь посредством правильно организованной работы анализа и проверки. Совершенно очевидно, что если в Комиссии и ее подсобных органах объединятся представители рабочего движения, лица, знающие законы истории, лица, близко знакомые с революционной средой, юристы с широким кругозором, наконец, люди науки, привыкшие к точному и последовательному мышлению, такого рода Комиссия окажет неоценимые услуги мировому общественному мнению в одном из самых жгучих вопросов современности.
ДОПУСТИМО ЛИ РАССЛЕДОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИ?
Часто встречающееся высоко официозное выражение, будто работа Комиссии может принести политический ущерб СССР и оказать содействие фашизму, представляет собою -- я употребляю наименее энергичное выражение --смесь тупоумия и лицемерия. Если допустить на минуту, что судебные обвинения против оппозиции обоснованы, то есть, что десятки людей расстреляны не зря, то для могущественного правительства не может составлять никакого труда раскрыть материалы предварительного следствия, заполнить пробелы отчетов, разъяснить противоречия и рассеять сомнения. В этом случае проверка могла бы только повысить авторитет советского прави
тельства. Можно ли действительным друзьям СССР не стремиться к этому?
Как быть, однако, если Комиссия обнаружит заведомую подложность московских обвинений? Разве потрясение доверия к советскому правительству не упрочит реакцию во всем мире? И не требует ли в таком случае политическая осторожность избежать рискованного расследования?
Подобное рассуждение, редко высказываемое вслух и до конца, основано на той трусливой мысли, будто против сил реакции можно бороться при помощи фикций, миражей и обманов; будто лучшее средство спастись от болезни состоит в том, чтоб не называть ее по имени. Если нынешнее советское правительство способно прибегать к кровавым судебным подлогам с целью обмана собственного народа, то оно не может быть союзником мирового рабочего класса в борьбе против реакции. Его внутренняя несостоятельность неизбежно должна обнаружиться в таком случае при первом большом историческом толчке. Чем раньше вскроется гниль, чем скорее наступит неизбежный кризис, тем больше надежды на то, что он будет еще своевременно преодолен живыми силами организма. Наоборот, закрывать глаза на болезнь, значит загонять ее внутрь и подготовлять величайшую историческую катастрофу.
Сталин оказал сперва величайшую услугу Гитлеру теорией и практикой 'социал-фашизма'. Вторую услугу он оказал ему московскими процессами. Этих процессов, в которых растоптаны и осквернены величайшие моральные ценности, нельзя вычеркнуть из сознания человечества. Помочь массам залечить нанесенную ими рану можно только полной ясностью и полной правдой.
Co-противление известного типа 'друзей' против расследования, представляющее само по себе вопиющий скандал, вытекает из того обстоятельства, что даже у наиболее ревностных защитников московской юстиции нет внутренней уверенности в правоте своего дела. Они заранее опасаются к тому же., и вполне основательно, что расследование даст плачевные результаты... для их собственной репутации, и эти свои тайные опасения они прикрывают совершенно несообразными и недостойными доводами. Проверка, говорят они, есть 'вмешательство во внутренние дела СССР'! Но разве мировой рабочий класс не имеет права вмешиваться во внутренние дела СССР? В чем же состоят, в таком случае, первые буквы интернационализма? В рядах Коминтерна и сейчас еще продолжают повторять: 'СССР -- отечество всех трудящихся'. Странное отечество, в судьбы которого нельзя вмешиваться! Если рабочие массы не доверяют действиям вождей, последние обязаны представить им все разъяснения и все элементы для проверки. Ни прокурор, ни судьи, ни члены Политбюро СССР не составляют, ис
ключения из этого элементарного правила. Кто хочет себя поставить над рабочей демократией, тот уже тем самым предает ее.
К сказанному следует прибавить, что и с чисто формальной стороны вопрос вовсе не является 'внутренним делом' СССР. Вот уже пять лет как московская бюрократия лишила меня, мою жену и старшего сына советского гражданства143. Тем самым она лишила себя самое каких бы то ни было особых прав в отношении нас. Обвинение против меня и сына не есть, следовательно, 'внутреннее' дело СССР. Мы лишены 'отечества', которое могло бы нам оказать защиту. Естественно, если мы отдаем себя под защиту мирового общественного мнения.
ЭКСПЕРТИЗА ПРОФЕССОРА ЧАРЛЬЗА А. БИРДА
В своем
