ответе (19 марта 1937 г.) секретарю нью-йоркского Комитета Новаку г. Чарльз Бирд мотивирует свое несогласие принять участие в Комиссии расследования принципиальными доводами, которые имеют большую ценность сами по себе, независимо от вопроса об участии или неучастии знаменитого историка в Комиссии расследования.
Мы узнаем прежде всего, что г. Бирд 'тщательно изучил многочисленные документы, относящиеся к делу, включая официальный отчет о последнем московском процессе'. Понятен без лишних слов вес такого заявления со стороны ученого, который слишком хорошо знает, что такое 'тщательное изучение'. Чарльз Бирд в очень сдержанной, но, в то же время, совершенно недвусмысленной форме, сообщает 'известные исключения', к которым его привело изучение вопроса. Прежде всего, говорит он, обвинение против Троцкого покоится исключительно на признаниях. 'Из долгого изучения исторических проблем я знаю, что признания, даже когда они сделаны добровольно, не являются положительным доказательством'. Слово 'даже' достаточно ясно указывает на то, что вопрос о добровольности московских признаний является для ученого по меньшей мере спорным. В качестве примера ложных самообвинений г. Бирд приводит классические образцы инквизиционных процессов наряду с проявлениями самых мрачных суеве- рий. Одно это сопоставление, совпадающее с ходом мысли Фридриха Адлера, секретаря Второго Интернационала, говорит само за себя. Далее г. Бирд считает правильным применить ко мне правило, господствующее в американской юриспруденции, именно: обвиняемый должен быть признан невиновным, раз не приведено против него объективных доказательств, не оставляющих места разумным сомнениям. Наконец, пишет историк, 'почти, если не полностью, невозможно доказать в подобном
случае отрицательное положение, именно: что г. Троцкий не вступал в конспиративные сношения, в которых он обвиняется. Естественно, как старый революционер, опытный в своем деле, он не сохранил бы компрометирующих отчетов об этих операциях, если б занимался ими. Далее, никто на свете не мог бы доказать, что он не был замешан в конспирации, если только он не находился под охраной в течение всего времени, к которому относится обвинение. По моему, -- продолжает автор письма, -- г. Троцкий не обязан совершать невозможное, т. е. доказывать негативный факт позитивными доказательствами. Это обязанность обвинителей -- предъявить нечто большее, чем признания, именно: подкрепляющие их доказательства специфических и явных актов'.
Как уже оказано, приведенные выводы в высшей степени важны сами по себе, так как содержат в себе уничтожающую оценку московской юстиции. Если не подкрепленные признания сомнительной 'добровольности' недостаточны для обвинения меня, то они столь же недостаточны для обвинения всех остальных. Это значит, что, по мнению г. Бирда, в Москве расстреляны десятки невиновных лиц или же таких, виновность которых не доказана. Господа палачи должны расписаться в этой оценке, сделанной исключительно добросовестным исследователем на основании 'тщательного изучения' вопроса.
Тем не менее я должен сказать, что из материальных выводов г. Бирда никак не вытекает, по моему мнению, его формальное заключение, именно: отказ от участия в расследовании. В самом деле: общественное мнение прежде всего · ищет разрешения загадки -- доказано или не доказано обвинение? Именно этот вопрос хочет в первую голову разрешить Комиссия. Г-н Бирд заявляет: я лично уже пришел к выводу о том, что обвинение не доказано, и поэтому не вхожу в Комиссию.
Мне кажется правильное заключение было бы таково: и потому вхожу в Комиссию, чтоб убедить ее в правильности моего вывода. Совершенно очевидно, что коллективное заключение Комиссии, в которую входят представители разных областей общественной деятельности и разных родов духовного оружия, будет иметь для общественного мнения гораздо больший вес, чем мнение отдельного, хотя бы и высоко авторитетного лица.
Выводы г. Бирда, при всей своей важности, неполны, однако, и в своем материальном существе. Вопрос вовсе не состоит только в том, доказано или не доказано обвинение против меня. В Москве расстреляны десятки. Другие десятки дожидаются расстрелов. Сотни и тысячи заподозрены, обвинены косвенно или оклеветаны не только в СССР, но и во всех час
тях света. Все это на основании 'признаний', которые г. Вирду приходится сравнивать с признаниями жертв инквизиции.
Основной вопрос, стало быть, должен быть формулирован так: кто, почему и для чего организует эти инквизиционные процессы и крестовые походы клеветы? Сотни тысяч людей во всем мире несокрушимо убеждены, а миллионы подозревают, что процессы опираются на систематические фальсификации, продиктованные определенными политическими целями. Именно это обвинение против правящей московской клики я надеюсь доказать перед Комиссией. Дело идет, следовательно, не только о 'негативном факте', т. е. о том, что Троцкий не участвовал в заговоре, но о позитивном факте, т. е. о том, что Сталин организовал самый грандиозный в человеческой истории подлог.
Однако и в отношении 'негативных фактов' я не могу принять слишком категорическое суждение г. Бирда. Он предполагает, что в качестве опытного революционера я не стал бы хранить компрометирующие меня документы. Совершенно правильно. Но я не стал бы писать заговорщикам письма в наименее осторожной и наиболее компрометирующей меня форме. Я не стал бы без всякой нужды посвящать незнакомых мне молодых людей в наиболее сокровенные планы или давать им, с первого свидания, наиболее ответственные террористические поручения. Поскольку г. Бирд оказывает мне известный кредит как конспиратору, я, опираясь на этот кредит, могу полностью скомпрометировать 'признания', в которых я изображаюсь как опереточный заговорщик, больше всего озабоченный тем, чтоб доставить против себя как можно большее количество свидетелей будущему прокурору.
То же относится и к другим обвиняемым, особенно, к Зиновьеву и Каменеву. Они без всякой нужды и без всякого смысла расширяют круг посвященных. Их вопиющая к небесам неосторожность имеет явно умышленный характер. Несмотря на это, в руках обвинения нет ни одной улики. Все дело построено на разговорах, вернее, на воспоминаниях о мнимых разговорах. Отсутствие улик -- я не устану повторять это -- не только аннулирует обвинение, но и является грозной уликой против самих обвинителей.
Однако у меня есть и более прямые, притом вполне положительные доказательства 'отрицательного факта'. Это вовсе не так необычно в юриспруденции. Разумеется, трудно доказать, что я за восемь лет эмиграции не имел ни с кем, нигде, никогда ни одного тайного свидания, посвященного заговору против советской власти. Но вопрос так и не стоит. Важнейшие свидетели обвинения, они же обвиняемые, вынуждены указывать когда и где они имели свидания со мной. Во всех этих случаях я, благодаря особенностям моего жизненного уклада (надзор полиции, постоянное наличие охраны друзей,
повседневные письма и пр.), могу с несокрушимой убедительностью доказать, что я не был и не мог быть в указанном месте и в указанное время. Такое положительное доказательство 'отрицательного факта' называется на юридическом языке алиби.
Совершенно неоспоримо далее, что я не хранил бы в архи
вах записи собственных преступлений, если б совершал их. Но
архивы мои важны для расследования не тем, чего в них нет,
а тем, что в них есть. Положительного знакомства с повсед
невным ходом моих мыслей и действий в течение девяти лет
(год ссылки и восемь лет изгнания) совершенно достаточно
для доказательства 'отрицательного факта', а именно: что я
не мог совершать действий, противных моим убеждениям, моим
интересам, всему моему существу. )
'ЧИСТО ЮРИДИЧЕСКАЯ' ЭКСПЕРТИЗА
Агенты советского правительства и сами отлично отдают себе отчет в том, что без подкрепления московских приговоров какими-то авторитетными экспертизами обойтись нельзя. Для этой цели на первый процесс был в секретном порядке приглашен английский адвокат Притт; на второй процесс -другой английский адвокат -- Додлей Колард. В Париже три темных, но весьма преданных ГПУ адвоката сделали попытку использовать с той же целью фирму Интернациональной юридической ассоциации. Никому не известный французский адвокат Ро-зенмарк дал, по соглашению с советским посольством, столь же благожелательную, сколь и невежественную экспертизу под прикрытием Лиги прав человека. В Мексике 'друзья СССР' не случайно предложили 'фронту социалистических адвокатов' произвести юридическое расследование московских процессов. Подобные же шаги предпринимаются, видимо, сейчас в Соединенных Штатах.
Московский комиссариат юстиции выпустил на иностранных языках 'стенографический' отчет о процессе
