шкафы не запирались. Норвежцы до такой
степени привыкли к спокойному ритму своей демократии, что даже от друзей нельзя было добиться соблюдения элементарных правил осторожности. Фашисты нагрянули в полночь, показали фальшивые полицейские значки и попытались немедленно приступить к 'обыску'. Оставшаяся дома дочь наших хозяев заподозрила неладное, не потерялась, стала с распростертыми руками перед дверью моей комнаты и заявила, что никого не пропустит. Пять фашистов, еще неопытных в своем ремесле, опешили перед мужеством молодой девушки. Тем временем младший брат ее поднял тревогу. Показались в ночных одеяниях соседи. Потерявшие голову герои бросились наутек, захватив с ближайшего стола несколько случайных документов.
Полиция без труда установила на следующий день личность нападавших. Могло показаться, что жизнь снова войдет в спокойные берега. Продолжая путь на юг, мы вскоре установили, что за нами по пятам следует автомобиль с четырьмя фашистами под командой шефа пропаганды инженера Н. Только под самый конец путешествия нам удалось отделаться от преследователей: мы попросту не допустили их автомобиль на паром, который перевозил нас на другую сторону фиорда. Сравнительно спокойно мы прожили около десятка дней на маленьком островке в единственном рыболовном домике среди скал.
Тем временем близились выборы в стортинг. Каждый из лагерей искал сенсационного номера для своей не очень оригинальной программы. Издания правительственной партии (в Норвегии, где всего 3 миллиона населения, рабочая партия имеет 35 ежедневных газет и десяток еженедельных!) открыли кампанию против фашистов, в очень, впрочем, умеренных тонах. Правая печать ответила настоящей травлей против меня и против правительства, давшего мне визу. Мои политические статьи, беспрепятственно печатавшиеся в разных странах мира, тщательно подбирались теперь норвежской реакционной прессой, наспех переводились и перепечатывались одна за другой, под самыми сенсационными заголовками. Неожиданно я оказался в центре норвежской политики. В рабочих массах нападение фашистов вызвало необычайное возмущение. 'Мы вынуждены лить масло на волны, -- жаловались с глубокомысленным видом социал- демократические вожди. -- Почему собственно? -- Потому что иначе массы разнесут фашистов в куски.'
Опыт ряда европейских стран решительно ничему не научил этих господ: они предпочитают ждать, когда фашисты разнесут в куски их самих. Я воздерживался от полемики даже в частных разговорах: каждое неосторожно сказанное слово рисковало попасть в печать. Не оставалось ничего другого, как пожимать плечами и выжидать. Еще в течение нескольких дней мы карабкались по скалам и ловили рыбу.
Тем временем на Востоке сгущались гораздо более грозные тучи. Оттуда собирались возвестить всему миру, что я работаю над низвержением Советов рука об руку с национал-социалистами. Налет на мои архивы и бешеная травля против меня фашистской печати явились для Москвы совершенно не кстати. Но нельзя же было останавливаться из-за таких пустяков! Наоборот, возможно, что под влиянием норвежских событий там решили даже ускорить инсценировку процесса. Незачем говорить, что советское посольство в Осло не теряло времени даром.
13 августа на /наш островок прилетел из Осло на аэроплане
начальник уголовной полиции Свэн, чтобы допросить меня в
качестве свидетеля по делу о налете фашистов. Столь спешный
допрос был проведен по прямому распоряжению министра
юстиции: уж это одно не предвещало ничего хорошего. Свэн
показал захваченное у меня фашистами и уже опубликованное
норвежской прессой письмо (совершенно невинное по содержа
нию) к одному из друзей в Париже и попросил дать разъясне
ние по поводу моей деятельности в Норвегии. Полицейский чи
новник мотивировал свои вопросы тем, что фашисты в оправ
дание ночного набега ссылаются на преступный характер моей
деятельности. Один из фашистских адвокатов потребовал даже
от государственного прокурора привлечь меня к ответственно
сти за деяния, могущие 'вовлечь Норвегию в войну с другими
государствами'.
Поведение самого Свэна было вполне корректно: он явно чувствовал неуместный характер вопросов, продиктованных ему сверху. В результате моих подробных показаний он заявил представителям печати, что не находит в моих действиях ничего противного законам или враждебного интересам Норвегии. Можно было снова подумать, что 'инцидент исчерпан'. На самом деле он только развертывался. Министр юстиции, недавний член Коммунистического Интернационала, нимало не сочувствовал либеральной слабости начальника уголовного розыска. Еще менее оказался склонен к снисходительности премьер Нигордсволъд38. Он горел стремлением доказать твердую руку, -конечно, не против фашистов, учинивших налет на мою квартиру. Фашисты оставались на свободе под защитой демократической конституции.
14 августа ТАСС пустило по всему миру сообщение о рас
крытии террористического заговора троцкистов и зиновьевцев.
Первым из нас услышал по норвежскому радио это сообщение
наш квартирохозяин Конрад Кнудсен. Но на островке не было
электричества, антенны были очень примитивны и как назло
аппарат работал в этот вечер из рук вон плохо. 'Троцкистко
зиновьевские группы'... 'контрреволюционная деятельность'...
вот все, что Кнудсен мог уловить.
Что это значит? -- спросил он меня.
Какая-нибудь крупная гадость со стороны Москвы!--от
ветил я.
Но какая именно?
На рассвете прибыл из соседнего города Кристиансанда дружественный норвежский журналист с записью сообщения ТАСС.
Готовый ко многому, даже ко всему, я все же не верил глазам: сообщение показалось мне невероятным по сочетанию подлости, наглости и глупости.
Хорошо, терроризм -- это еще можно понять... но геста
по...-- повторял я в изумлении, -- так и сказано: гестапо?
Да, так и сказано.
-- Значит, после недавнего нападения фашистов сталинцы
обвиняют меня в союзе с фашистами?
Да, выходит так...
Нет, всему есть пределы: подобное сообщение мог соста
вить только безграмотный или пьяный агент-провокатор!..
Я немедленно продиктовал свое первое заявление по поводу предстоящего процесса. Надо было готовиться к борьбе, ибо близился грандиозный удар: ради второстепенных целей Кремль не стал бы компрометировать себя столь отвратительным подлогом.
Процесс застал врасплох не только мировое общественное мнение, но и Коминтерн. Норвежская коммунистическая партия, несмотря на всю враждебность ко мне, назначила открытое собрание протеста против налета фашистов на 14 августа... за несколько часов до того, как ТАСС причислил меня самого к фашистам. После этого французский орган Сталина 'Юманите' опубликовал телеграмму из Осло о том, что фашисты нанесли мне ночью дружественный 'визит' и что норвежское правительство усмотрело в этом ночном свидании вмешательство с моей стороны во внутреннюю политику страны. Эти господа отвыкли стесняться и, во всяком случае, готовы на все, чтобы оправдать свое жалование.
Уже в своем первом заявлении печати я требовал гласного расследования московских обвинений. Дополнительно к своим показаниям я отправил Свэну письмо, предназначенное для печати. 'Давая мне визу, -- писал я, -правительство этой страны знало, что я революционер и один из инициаторов создания нового Интернационала. Строго воздерживаясь от вмешательства во внутреннюю жизнь Норвегии, я не думал и не думаю, что норвежское правительство призвано контролировать мою литературную деятельность в других странах, тем более что мои книги и статьи не были предметом судебного преследования. Моя переписка проникнута теми же идеями, что мои литературные работы. Они могут не нравиться фашистам или
сталинцам, но тут я не могу ничего поделать. За последние дни имел, однако, место новый факт, отбрасывающий далеко назад все, что писала обо мне реакционная печать.
