Чурка еще был жив и барахтался в луже из собственной крови. Надо бы пристрелить гада, да пулю тратить жалко. На беду, Гецман забыл, сколько патронов успел расстрелять. И запасной обоймы нет. Он побежал по коридору, но тут услышал впереди какие-то шорох, то ли шаги, то ли разговор. Застыл на месте.
Нет, на другой лестнице наверняка его ждет засада, ждет пуля. Гецман шагнул к первой же двери, надавил кнопку звонка. Затем стал барабанить в дверь кулаком. Не открывают, твари. Услышали выстрелы, попрятались по углам и сидят, как тараканы.
– Помогите, убивают, – заорал Гецман во всю глотку. – Помогите, люди. Убивают.
Нет, не то он кричит. Не те слова. Только жильцов распугает этими истошными воплями.
– Люди, горим, – еще громче заорал Гецман. – Пожар. Спасайтесь, пожар. Горим.
Он подскочил к другой двери, стал барабанить в нее ногами. Дверь гудела от сильных ударов, казалось, вот-вот сорвется с петель. Опять не открывают, сволочи. Ярость и страх переполняли Гецмана. Он застонал в голос.
– Убивают. Нет... Пожар.
Дверь приоткрылась на длину цепочки, в щель просунулась заспанная старушечья физиономия.
– Откройте, горим, – заорал Гецман в лицо старухе. – Пожар.
– Какой пожар? – бестолковая бабка не хотела верить словам, нюхала воздух.
...Ашуров поднялся на третий этаж. Он присел на корточки, выглянул в коридор. Гецман барабанил в чью-то дверь. Хорошая позиция. Сам Ашуров в тени, он неуязвим, а мишень как на ладони. Ашуров поднял пистолет.
Увидев перекошенное от страха, забрызганное кровью лицо Гецмана, оторванное ухо, висящее на куске кожи, пистолет в руке незнакомца, старуха отшатнулась от двери.
– Открывай, старая сука, – рявкнул Гецман.
Он толкнул дверь плечом, стремясь оборвать стальную цепочку. Но цепочка не обрывалась. Тогда он навалился на дверь всем телом. Испуганная старуха так отчаянно тонко закричала, что у Гецмана заложило уши.
Ашуров поймал цель на мушку, надавил пальцем на спусковой крючок. Пуля вошла в левый бок Гецмана, под нижнее ребро. Он охнул, опустился на колени.
– Мать твою, – сказал Гецман. – Бляха...
Он бросил пистолет, схватился за простреленное место. Вторая пуля вошла Гецману в плечо. Третья в бедро. Он рухнул на пол, выбросив вперед ноги. Простреленная правая нога застряла в дверном проеме. Старуха, сгорбившись, стала выталкивать ногу Гецмана из своей прихожей в общий коридор, но нога никак не хотела вылезать.
Ашуров подошел к раненому приятелю, нагнулся над ним, потрепал по щеке. Расстегнув плащ, вытащил из кармана плаща мобильный телефон. Ашуров добил раненого выстрелом в голову. Затем прошел по коридору. Гецман истекал кровью перед полуоткрытой дверью в квартиру старухи. Бабка продолжала выталкивать из квартиры его ногу. Ашуров выстрелил Гецману в висок.
Старуха, наконец, поняла, что надо не заниматься чужой конечностью, а спасать свою жизнь. Но было поздно. Ашуров поднял пистолет и выстрелил. Казалось, старуха умерла от страха. Умерла за секунду до того, как пуля попала ей между глаз.
Ашуров сунул пистолет в карман, нагнулся, снял с запястья Гецмана именные часы. Затем тщательно обыскал карманы убитого, выгреб бумажник, паспорт и записную книжку. По документам личность убитого мгновенно установят. А в этом Ашуров не заинтересован.
Так, теперь все в ажуре. Он глянул на циферблат часов. Надо же, все дело отняло семь минут. А кажется, час прошел, не меньше. Теперь нужно уходить. Ашуров бежал по лестнице, перепрыгивая через де ступеньки. Выскочив на улицу, забежал за угол, где ждала 'Волга'.
– Я должен взглянуть на труп, – дернулся Дунаев.
– Сиди ты, через пару минут тут менты будут, – Ашуров тронул водилу за плечо. – Давай скорее. Гецман Алика завалил.
Машина рванула с места. 'Волга' вырулила на улицы, свернула в переулок, газанула, заложила еще один поворот. Пропетляв по узким улицам, остановилась. Пассажиры 'Волги' пересели в серые 'Жигули', ожидавшие их возле почты.
Рогожкин сидел на полу, боясь пошевелиться. В сенях нутряным металлическим звоном загремело то ли жестяное ведро, то ли корыто. Этот звук показался громким и очень близким. Рогожкин пучил глаза, стараясь лихорадочно сообразить, что же ему теперь делать. Оставаться сидеть посередине комнаты, рядом с лежавшим на полу кладбищенским сторожем дядей Ваней? Или что-то предпринять?
Звуки в сенях стихли. Наступила звенящая напряженная тишина. Рогожкин так разволновался, что услышал удары собственного сердца. Но сердце сместилось со своего места, и теперь бьется, пульсирует где-то в глотке. Рогожкин разглядел, как сидящий на корточках Акимов отчаянно машет рукой. Что он хочет сказать? Скорее всего, сигналит, мол, уползай куда-нибудь. Скройся с глаз. Но куда скрыться в голой комнате? Рогожкин лихорадочно соображал.
Из сеней послышался звук льющейся воды. Затем человек стал умываться, фыркая и отдуваясь, как паровоз под парами, громко освободил заложенный нос. Ясно, вошедший в дом человек чистил перышки у рукомойника. Так, так... Куда же ползти? В бельевой шкаф залезть Рогожкин вряд ли успеет. Остается одно, прямым курсом под кровать. Высокую металлическую кровать с никелированной гнутой спинкой. Кровать это то, что надо.
Осторожно, стараясь не издать ни звука, Рогожкин встал на корточки. Пополз, перебирая ладонями крашенные доски пола. Половица скрипнула под коленкой. Он до боли сжал зубы, выругался про себя последними словами. Под кроватью оказалось не так много свободного пространства. Рогожкин натолкнулся на какие-то коробки и мягкие узлы, видимо, с дедовым тряпьем. Он едва втиснулся под кровать. Ноги так и не удалось распрямить, подметки натыкались на какие-то сваленные под кроватью предметы.
