кабине казалось, что полет проходит легко. Но загнанное вглубь сознание, что он совершенно безоружен, что он служит интересам врага, что он должен заставлять себя мириться с этим, ни на секунду не приостанавливало своей разрушительной работы.
Во время полета он не думал о Тесленко. Но в его сознании намертво врубились слова Земцова: 'Заукель расстреливает хороших летчиков, если у него возникнет хоть тень подозрения, что они способны пойти на таран'. Последние сутки он жил под тяжестью этого приговора. Понял или не понял Заукель, что сержант шел на таран? Он не знал, увидит ли сержанта, вернувшись из полета. Тесленко ожидал его у ворот. Было видно, что он сильно переволновался, хотя и старался казаться равнодушным. Грабарь глубоко вздохнул.
- Вы здорово водили его за нос, - сказал Тесленко, хмурясь.
Капитан внимательно поглядел на него. 'Кажется, он понял, - подумал он. Ей-Богу, понял! Молодец!'
- Я старался выяснить, на что они способны, - сдержанно пояснил Грабарь, Ведь это только начало.
- Вы очень рисковали...
- Нет, - возразил капитан. - Риск был небольшой... На первый случай тебе три совета. Начинай разбег, как только немец окажется над сломанной опорой за аэродромом. Больше на него можешь не обращать внимания: ты выйдешь ему в хвост где-то на линии 'конец рощи - стог'. В любом затруднительном случае уходи на солнце. И последний: держись к немцу как можно ближе. Где угодно вертись возле него, хоть перед самым носом, но только как можно ближе. Тогда, вместо того чтобы прицелиться, у него будет только одна забота: как бы от тебя отвязаться.
- Но зачем вы сами все время уходили в сторону? - спросил Тесленко.
- Пытался выяснить возможности 'фокке-вульфа', - сказал Грабарь. - Тебе делать этого не советую: У него очень плотный огонь, даже небольшая ошибка может стоить жизни. К тому же эти самолеты, видимо, сильно модернизированы по сравнению с теми, с которыми я встречался раньше: на вираже этот почти не отставал от меня. Я не знаю, в чем здесь дело, но разница не превышает двух секунд. Да и то нужно прилагать все усилия. Но на вертикалях этот самолет ведет себя как утюг. На вертикалях обставить его почти ничего не стоит. Учти это. Он хотел, чтобы у Тесленко хоть на первых порах было преимущество. Сержанту нужно было дать время освоиться с их новым положением, помочь продержаться, Он потер ладонью лоб.
- Да, вот еще что, - вспомнил он. - Немцы, сами того не зная, дали нам еще один козырь. Наши машины полупустые, поэтому значительно легче немецких. А это - дополнительная скорость и маневр. Тесленко кивнул.
- Понял.
Капитан видел, что мальчишка превращается в мужчину. Но ломка шла трудно и болезненно.
- Главное - не теряй голову, не дай себя сбить, жди.
- Программа-минимум...
- Хорошо хоть она есть. Тесленко помялся, потом вытащил из кармана сигаретку.
- Вот... у ребят выпросил.
Грабарь кивнул и разделил сигаретку пополам. Они закурили.
Глава восьмая
1
Надежда Грабаря сблизиться с майором Земцовым исчезла так же быстро, как и появилась.
Вечером майора вызвали на полеты. Тот поднялся, шагнул за эсэсовцем. Потом остановился в нерешительности посреди барака, потер лоб, будто силясь что-то вспомнить. Несколько секунд он стоял неподвижно, наконец его взгляд задержался на Тесленко.
- Ты хотел узнать... - проговорил он, но сразу же оборвал фразу. Впрочем, это неважно. - Он подошел к Грабарю и торопливо, словно смущаясь, сунул ему руку: - Прощайте, капитан!
Это было настолько неожиданно, что Грабарь не вдруг сообразил, чего Земцев от него хочет. Он замешкался, неловко притронутся к его руке, но Земцев уже повернулся, и капитан сказал ему в спину, с опозданием:
- До свидания, майор! Будьте осторожны! Тот не оглянулся.
- Что это с ним? - спросил Тесленко с недоумением,
- Не знаю. Что-то он не в себе. Грабарь проводил Земцова тревожным взглядом, шагнул было вслед, но потом остановился. Что, собственно, случилось? Земцев вел себя необычно, странно попрощался? Так в их положении это и не удивительно, все нервничают перед полетами...
Капитан опустился на нары. Но какое-то смутное беспокойство не оставляло его.
Спустя несколько минут после ухода майора Грабарь поднялся и направился к двери. Вслед за ним шагнул и Тесленко.
Все эти дни стояла теплая безоблачная погода. И сейчас на небе не было ни облачка, вокруг не шевелилась ни одна травинка. Не слышно было шума, лязга железа в ангаре, грохота моторов. Все вокруг словно замерло.
Грабарь остановился за бараком, прижмурил глаза и вдруг с болезненной отчетливостью увидел себя за околицей Пружан на родной Могилевщине. Коровы уже пришли в деревню, их загнали в хлевы, и хозяйки закончили дойку. После этого в деревне, на полях наступает удивительная, ни с чем не сравнимая тишина. В эти несколько минут не слышно ни звука Родькиной берестяной трубы, ни мычания коров, ни говора, ни звона ведер у колодцев, ни стука топора. Коровы удовлетворенно посапывают и ждут, когда их напоят, женщины цедят в хатах молоко, ребятишки вертятся здесь же, мужики подстилают на ночь скоту солому... Это были удивительно покойные несколько минут счастья, заканчивавшиеся обычно переливчатой руладой берестяной трубы пастуха, как бы подводившей итог трудовому дню. Зачихал мотор.
Грабарь вздрогнул, открыл глаза. Слева, из-за рощи, ломая тишину, выполз самолет. Покачиваясь, он побежал к началу взлетной полосы. Мотор взвыл на самых высоких оборотах. Звук стал оглушительным и вдруг начал оседать, как всегда бывает перед стартом, когда кажется, что он вот-вот обернется, не выдержав собственного напряжения. Машина сначала медленно, потом все увеличивая спорость, пошла на взлет.
Переход от одного видения к другому отозвался и груди капитана гнетущей болезненной тоской. Как давно то было! И как неправдоподобно по сравнению с том, что его окружает сейчас!
- Товарищ капитан, смотрите, он ушел раньше! - проговорил Тесленко.
Действительно, немецкого самолета еще не было видно, а Земцев уже взмыл в небо и, набирая скорость, прошелся над аэродромом. Вслед за тем он сделал горку и пополз вверх. Машина со звоном ввинтилась в голубизну. Над аэродромом появился 'мессершмитт'. Ни Грабарь, ни Тесленко не ожидали того, что произошло буквально в следующую секунду.
'Мессершмитт' пронесся над советской машиной и вдруг, почти перерезанный надвое, сложился и полетел вниз.
- Таран! - ахнул Тесленко.
Это был действительно таран. Невероятный и неожиданный. Земцев сделал горку под фюзеляжем немецкой машины, и все было кончено.
В небе вспыхнуло белое облачко парашюта - выбросился немец.
Обе машины упали за аэродромом. Громом отозвались два взрыва, и снова над землей нависла тишина.
Кроме того, что смерть оборвала жизнь человека, она оборвала и единственную ниточку, которая, как считал Грабарь, могла стать спасительной для него и сержанта.
Он пытался понять, почему Земцев пошел на таран. Случайность? Нет, это не могло быть случайностью. Машину направила вверх твердая и расчетливая рука, выбравшая единственно подходящее мгновение. Может, Земцев сделал это потому, что неожиданно ему стало плохо? Он был сильно болен. Он мог почувствовать, что не выдержит полета, не сможет посадить машину...
Грабарь до мельчайших подробностей вспомнил разговор с Земцовым после возвращения от Заукеля.
Да, Земцев все решил уже тогда. Недаром он предупреждал его, Грабаря, недаром так странно попрощался сегодня. Положение майора было безнадежным. Он знал, что в любой день может лечь и больше не встать. И он сделал то, что еще мог сделать. Тесленко стоял бледный.
- Товарищ капитан... что же это? - ошеломленно спросил он, глядя на горящие вдали обломки. Капитан повернулся к нему.
- Ты хотел видеть, что такое таран. Ты видел его, - сказал он.
В этот вечер разговор у них получился как-то сам собой, без всяких усилий, и уснули они далеко за полночь. Уже перед сном сержант спросил:
- Товарищ капитан, но зачем вы так... у Заукеля? Ведь я не знал, что и думать...
- А ты как хотел? Чтобы я на стенку лез?
- Все ж таки...
- Эх, сержант, - проговорил Грабарь. - Плюнуть врагу в лицо и после этого умереть, может быть, и красиво, но глупо. Умереть должен враг. А для этого нам необходимо жить.
Капитан уже говорил это сержанту не раз и не два. Но тогда его слова проскальзывали мимо сознания Тесленко. Он просто отмахивался от них. Врага надо презирать, перед ним нельзя склонять голову - вот что твердо знал сержант. Но капитан показывал ему, что можно быть внешне покорным - и остаться непреклонным.
- Умереть - не самое трудное, - задумчиво проговорил Грабарь. - Иногда это даже заманчиво. А вот чтобы жить, нужно много решимости. И большое мужество. Тесленко опустил голову.
В то время как он шарахался из стороны в сторону, делал глупость за глупостью, капитан воевал. И это была не выдуманная война, а настоящая, война беспощадная, где для победы требуется жертвовать неизмеримо большим, чем сама жизнь.
Хуже смерти - находиться в стороне от общего дела, быть невольным орудием в руках врага, когда сам не можешь определить ту грань, которая отделяет жертву ради большой цели от желания выжить любой ценой... Самый простой выход - покончить с этим раз и навсегда, сделать так, как сделал Земцов. Но у Земцова не было другого выхода, у него не осталось сил ни на что, кроме одного последнего рывка. У них, у капитана и сержанта, есть силы и есть большой счет к врагу, который должен быть оплачен. Ради этого нужно стерпеть все. Он поднял глаза на капитана.
- Я наделал немало глупостей, товарищ капитан, - проговорил он наконец. Больше
