оставляют его в покос. Слово 'пипулька' - самое бранное в Кастусовом словаре, состоящем из трех слов: 'тпруськи', 'куды' и 'пипулька'. Их хватает ему на все случаи жизни. 'Тпруськи.' в зависимости от обстоятельств означает или 'овцы' или 'пошли, пошли'. Если нужно перегнать овец с места ни место, Кастусь кричит:
- Тпруськи! Тпруськи!
Когда овца или баран начинают слишком проявлять самостоятельность, пастушок говорит!
- Куды, тпруськи!
Что означает слово 'пипулька', он и сам не знает, но уверен, что под это определение подходит все плохое' жизни.
Кастусь - немой. Он все слышит и понимает, но говорить не умеет.
Взрослые относятся к нему с безразличием, а ребятишки дразнят и надоедают. Кастусь давно привык и к тому, и к другому. Он считает это в порядке вещей. Он только торопится побыстрее выгнать овец из деревни на Куртовку, где чувствует себя в безопасности. Здесь можно присесть под ольховый пли ореховый кустик, посматривать за разбредшимися по выгону овцами и играть на жалейке.
Жалейка у Кастуся неказиста, связана нитками, но он извлекает из нее очень чистые и верные звуки. Иногда его мелодии грустны и жалобны, иногда звонки и прозрачны, как говор лесного родника... Деревенские, услышав жалейку, говорят:
- Немой дурит.
Восемнадцатый год. Грохот выстрелов в округе, опустевшая деревня, голод, вши. И жалостливый голос матери:
- Загинешь ты тут, Кастусек, обои загинем. Бери, сынку, торбу, иди в старцы, а я одна как ни то... Божечка, был бы батька...
Батька был на какой-то войне, которая называлась революцией. Он и остался там навсегда.
1920 год. Колония беспризорников в Минске. Добрый доктор Антон Антонович, который всегда очень смешно сердился и заставлял повторять смешные слова:
- Бабка - села - в - лужу - вьюга - петушком - травка - хотела - ящик.
Свои уроки он всегда заключал одним и тем же выводом:
- Лентяй ты, батюшка.
Двадцать седьмой год. Кастусь - учлет. И однажды летом он снова переступает порог своей хаты.
- Дабрыдзень, мама! И испуганно-недоверчивое лицо матери:
- Невжо ж это ты, Кастусек?..
Год сорок первый. Лейтенант Грабарь ведет бомбардировщик на запад.
Ночь. Небо похоже на зеленый плексигласовый купол. С северо-запада на юго-восток его широкой полосой прострелили из пулемета. Южную часть пробили из пушки, Там зияет оранжевая дыра миллиметров в триста.
- Командир, через сорок пять секунд - Остер, - говорит штурман.
Пилот медленно поворачивает обтянутую шлемофоном голову влево. Потом так же медленно поворачивает ее вправо. Он ничего не видит, но говорит:
- Понял.
Он просил штурмана сообщить ому, когда они подойдут к реке.
- Штурман...
- Командир?
- Под нами должна быть деревушка... Домишек с полсотни... Секундное молчание. Потом голос штурмана:
- Пружаны?
- Да.
- Есть!
- Где? - быстро спрашивает пилот. - Покажите
- Я о карте, командир, - извиняется тот. - А на земле... на земле - не вижу.
- Посмотрите лучше! В такую лунную ночь должна быть видна.
Несколько секунд в наушниках слышится только треск электрических разрядов. Потом штурман говорит:
- Нет деревни, командир. Только несколько труб торчат.
- Командир?
Он хочет спросить, может, все же хоть что-то еще уцелело, но только сжимает зубы.
- Нет, ничего. Следите за курсом.
- Есть, командир.
Тяжело работают моторы бомбардировщика, унося машину все дальше на запад. До пилота доносится голос стрелка:
- Уж не родные ли пенаты, командир? Он хотел пошутить.
- Да, я здесь родился, - говорит пилот.
- Простите, командир.
Грабарь больше не играл. Они сидел с закрытыми глазами и видел черноту. Одно большое темное безмолвное пятно. Эта пустота, как западней, захлопнула и его мать, и жену, и сынишку, и миллионы других людей. А он так мало успел сделать, чтоб помочь им. Нет, не имеет он права по-глупому растратить свою жизнь, Уж если тратить - то с толком. С пользой для дела...
Обо всем этом думал капитан Грабарь, а Тесленко глядел на него с недоумением, растерянностью и яростью: на дудочке играет!..
- Я гляжу, вам очень весело, капитан.,. Грабарь открыл глаза и долгим взглядом посмотрел на Тесленко.
- Мне не весело, сержант, - сказал он, вздохнув. - Совсем не весело...
Тесленко стало неловко. Потоптавшись, он опустился на нары. Он был в смятении. Почему и Грабарь, и Земцев, и этот Мироненко относятся ко всему происходящему не так, как он?
Раньше его жизнь была простой и ясной, в ней не было никаких сомнений. Он жил в Свердловске, родители его были врачами первой городской больницы. Ваня Тесленко считал профессию родителей самой нужной и интересной и тоже собирался после окончания школы стать врачом, Ему нравилась белоснежная чистота палат, строгий порядок, запах лекарств. Он гордился тем, что его отец и мать возвращают людей к жизни.
Потом началась война. Родители ушли на фронт, и он остался с бабушкой Дарьей, заканчивал школу. Много раз он ходил в военкомат, добиваясь, чтобы и его призвали в армию, потому что война стала самым главным делом, от которого зависело и настоящее и будущее. Но военком неизменно охлаждал его пыл коротким резким словом:
- Учись. Он закончил десять классов и стал курсантом,
Он не думал изменять своей мечте. Просто на какое-то время осуществление ее отодвигалось, потому что фронту нужны были летчики, а у него оказалось на редкость крепкое здоровье.
Но в училище его планы изменились. Он полюбил самолеты, небо, беспокойную аэродромную жизнь. И он решил, что раз уж так получилось, надо стать самым лучшим летчиком, смелым и непобедимым. И он старался им стать.
И вдруг после первых же нескольких вылетов - плен. До сих пор он знал, что хорошо, а что плохо. Между этими понятиями лежала четкая и ясная грань. Сейчас границ не было. Не было меры. Неизвестна цена ни одному поступку...
Раньше он твердо знал, что плен - это плохо, плохо - это предательство. В плену оказываются лишь подлые и низкие люди. Лучше смерть, чем плен. Но вот он в плену, в Германии, и все еще жив. И сознание вины - постоянное, угнетающее, страшное, вины неизвестно перед кем и за что, - давило его каждый час, каждую секунду. Он готов был кричать всем и каждому, что не виноват, не сдавался он в плен, и в то же время знал - нет, виновен, и нет ему прощения, и не будет.
'Предатель, предатель, предатель!' - выстукивало сердце.
С этим нужно было что-то делать. Делать сейчас, а не завтра, не через неделю, не в каком-то отдаленном будущем. Тесленко склонился к капитану, который лежал, закрыв глаза.
- Я пойду на таран в первом же полете, чем бы это ни кончилось, - сказал он. - Ясно? Вот!
Грабарь с усилием приподнял веки.
- Сержант, не торопись принимать окончательных решений, -проговорил он после долгого молчания. - Они всегда плохи уже том, что окончательные.
- А мне плевать! Вы все умники, а я дурак, только быть мишенью для фашистов я не желаю. И не буду!
Грабарь вздохнул.
- Ты вот говоришь - таран. Допустим, тебе даже удастся совершить его, в чем я сомневаюсь. Допустим и такое, что немец погибнет. Мало вероятно, но допустим. При этом ты погибнешь обязательно. Ты считаешь, что такая цена оправдана?
- А почему бы и нет? - угрюмо сказал Тесленко.
- Я свою жизнь Ценю дороже.
- Вы вообще цените ее слишком дорого, - криво усмехнулся сержант.
Грабарь долго не отзывался. Потом пожевал губами и сказал:
- Это верно. Я вынужден ее ценить, потому что сия у меня одна, а от нее зависит и еще несколько жизней.
'Ах, как глупо',- подумал он. Неужели он так ничему и не научил мальчишку? Никак нельзя было допустить, чтобы тот пропал. Ведь и пожить-то не успел, и дела за собой никакого не оставил, и понял еще очень мало. От этого малого понимания и решил, что и смерть - это дело. Но глупая смерть - не дело, это преступление, и за нее надо спрашивать так же строго, как за преступление.
Ему было горько, что сержант не хочет понять его, я на сердце копилась тоска от беды, которая виделась все ближе, а он не мог ее отвести. Немое детство научило его молчанию, а позже он привык и научился делать дело, которое тоже не требовало многих слов, и хоть сам он понимал все как следует, но передать это свое понимание другим был часто не в силах и страдал от этого. А сейчас ему было совсем плохо. Будь они в полку, он приказал бы: 'Делай, как я!' - и точка, а здесь он приказать не мог, да и понимал, что от приказа стало бы еще хуже.
- Капитан, не могли бы вы сыграть еще что-нибудь? - окликнул Земцев.
- Нет, - ответил Грабарь отрывисто. - Не сейчас.
Глава шестая
1
На следующий день Грабаря и Тесленко вызвали к майору Заукелю.
Майор Заукель был автором и организатором новой системы обучения немецких летчиков. Это был безукоризненно вылощенный фашист, сильный, жестокий и умный. Его эскадрилья превращала в руины Минск, Смоленск и Харьков. За особые заслуги перед рейхом сам Гитлер вручил ему Дубовые листья к Рыцарскому кресту.
Однако Заукель скоро понял, что в бомбардировочной авиации он далеко не продвинется. Он пересел на истребитель. После этого дела его пошли в гору. Он сравнительно быстро дослужился до майора, получил полк. Но прочное положение и безопасное место в глубоком тылу принесли ему не боевые заслуги, а идея новой системы подготовки летчиков.
Система эта была разработана им с особой тщательностью и педантичностью.
- Поставьте человека в зависимость от желудка, дайте ому один шанс из тысячи остаться в живых и посылайте на смерть - он пойдет, - говорил Заукель.
Он ставил
