Туяр А
Логос
А.Туяр
Логос
Все совпадения личностей и событий с реальными
являются случайными в той мере, в какой их
сочтет таковыми читатель.
Автор
Не знаю, как вы, а я верю в Бога. С сегодняшнего дня. И сейчас, пока метро качает меня по ветке, тянущейся через весь город, я могу вспоминать...
Все, конечно, знают, что было в Начале. Ну и у меня тоже сначала было... школьное сочинение. Которое я писал у одноклассника, в гулкой и сумрачной квартире академического дома, где комнаты были не просто комнаты, как в нашей коммуналке, а имели имена собственные: Столовая, Кабинет, Спальня, Гостиная, Детская. Мы располагались, конечно, в детской.
Виталик, Талька, не взирая на необъятную библиотеку и соответствующее квартире воспитание, к урокам русского и литературы относился прохладно. Ему для занятия столь неинтересным делом был нужен стимул. И стимулом этим был я. Попросту говоря, мы с ним соревновались - и в количестве и в качестве написанного. Наши черновики на банальную тему 'Как я провел лето' достигали объема тонкой тетрадки, а уж по более серьезным темам мы писали трактаты. Все это читалось вслух, потом я красным карандашом редактировал оба черновика, и мы старательно переписывали ровно столько, сколько нужно было нашей русичке. Его родители радовались очередной пятерке, меня поили чаем с пирожными и приглашали приходить почаще. Но почаще не получалось: моя жизнь сильно отличалась от Талькиной, и уложиться в его скользящий график музык, репетиторов, бассейнов и иностранных языков я не смог бы при всем желании. От сочинения до сочинения мы только здоровались в классе. Ну, может быть, еще были какие-то пионерские дела, типа сбора железного мусора по окрестным свалкам, куда мы тоже ходили вместе, и все. Талька даже не гулял в моем понимании: не гонял банку зимой или мяч весной, не лазал по гаражам, не ловил рыбу в пруду ведомственной больницы, не строил снежных крепостей. Попросту говоря, он не был моим другом, хотя я не задумывался тогда об этом.
С каждым разом нам становилось все сложнее определять победителя. Талька неплохо поднаторел писать разную привычную галиматью, поэтому по объему мы друг друга не обгоняли: просто писали, пока тетрадка не кончалась. А вот качество... Мы быстро поняли, что наковырять в чужом тексте различных огрехов можно всегда, и обсуждения превратились в бои без правил. В конце концов Талькиной маме стало интересно, почему мы пишем сочинение с таким шумом и, главное, так долго. Мы обрадовано усадили ее слушать. Наталья Павловна выдержала только полчаса. Потому что в то время, когда один из нас читал текст, другой разбавлял его ехидными подковырками, которые не оставались без ответа...
Так наши творения попали на суд к Талькиному деду. Пока он читал, мы сидели на жестких деревянных стульях у двери кабинета, чувствуя себя экспонатами в музее. Дед читал молча, изредка хмыкая, словно в такт какой-то фразе. Потом отложил тексты и сказал: 'У Сергея лучше. Объяснить почему?' . И после нашего кивка выдал короткие, но полные характеристики одного и другого текста. Получив тетрадки, мы поспешили восвояси, но у двери меня догнал густой голос Талькиного деда: - Ты, Сергей, сам-то чувствуешь, ЧТО пишешь? - Ну, наверное... - промямлил я. Разговор был неуютен, как осмотр врача. - Тогда пора уже быть поосторожнее... - непонятно закончил дед и кивком отпустил нас.
После этого дед сказал Тальке, что мы можем в любое время давать ему свои творения, но в кабинет больше нас не звал. Просто наши черновики возвращались с его пометками. Иногда это было одно-два слова: 'Чушь!' или 'Стыд!'. Но чаще дед писал подробнее... Не скажу, что это не помогало нам, но исчез какой-то задор в наших состязаниях. Можно было писать и раздельно. Можно было вообще не писать. Я стал бывать у Тальки реже и реже. Потом он перевелся в математическую школу и пропал из виду на несколько долгих лет.
Было это в середине выпускного класса, на том рубеже зимы и весны, когда и погода, и авитаминоз не способствуют хорошему настроению. У нас опять запил сосед. Делал он это тихо, но удивительно тоскливо, и каждое утро начиналось с его пустого взора на общей кухне. В общем, в школу я пришел в том настроении, которое хочется на ком-то сорвать. А после уроков меня на крыльце встретил Талька. - Пойдем, - сказал он сухо и даже сердито, - Дед просил тебя привести. - Зачем? - сказал я, озираясь. Вот-вот должны были вывалиться из дверей наши парни, мы собирались купить пива и посидеть в сквере за фабрикой. И вряд ли наши оставили бы без презрительного внимания приход Тальки. Заодно и мне досталось бы за общение с перебежчиком. И так мне перепадало за статьи в школьной стенгазете и за никому не понятный литературный клуб при районной библиотеке. - Не пойду я никуда! - прошипел я, отпихивая Тальку. - И ты вали отсюда, математик! - Сергей, прекрати, тебя дед зовет! - вцепился мне в рукав Талька, но я стряхнул его руку и почти побежал со школьного двора. Сзади уже хлопала дверь, кто-то свистел. Я не оборачивался. У самой троллейбусной остановки Талька догнал меня и рванул за плечо так, что я крутанулся на месте. - Дед умирает. - сказал он каким-то скрежещущим голосом. - Он знал, что ты не придешь. И велел передать тебе вот это, - в руке у Тальки был толстый коричневый конверт, но он не протягивал его мне, а наоборот, прятал в карман. - Только я должен знать, что ты прочтешь. Дед сказал - это очень важно. - Талька задыхался, но не от бега, мне показалось, что он вот-вот разрыдается, но глаза смотрели на меня сухо и зло. - Умирает? - по-дурацки переспросил я. Все, что стояло за этим словом разом вошло в меня, как холодный ветер: вместо того, чтобы быть там, с дедом, с родителями, Талька бегает по хлюпким улицам за каким-то идиотом, которому надо срочно отдать конверт, будто нельзя... после. Когда отпустит боль, когда пройдет время.
И мы побежали. Талькина квартира встретила нас запахом лекарств и дешевого столовского компота. Я мялся у вешалки, пока Талька прямо в ботинках бегал к кабинету. Потом мы ждали в коридоре, и мимо нас ходили какие-то тетки, никогда прежде мною здесь не виденные, и я не спрашивал, кто это, и Талька молчал.
К деду меня пустили, когда окна уже затягивала оранжевая муть включившихся на улице фонарей. Старик даже лежа не выглядел больным, и постаревшим он мне тоже не показался. Но начал он говорить не сразу. Талька поймал его взгляд и молча вышел. - Сергей? Ты пришел все же? Ну ладно, много я сказать не успею, сейчас Наталья тебя прогонит, - он даже усмехнулся,- а главное для тебя в конверте. Будь осторожен. Не берись за невозможное. У тебя получится . - Что? - не выдержал я. - Что получится? - Изменить... мир... Теперь стало видно, что слова ему даются с трудом. Но он продолжал говорить, а я - ловить эти сухие обломки фраз, которые походили бы на бред, если бы не ясный взгляд старика. Я слушал про Слово, которое он называл Логос, подобное жемчугу в тоннах песка, обладающее силой воплотить мысль в реальность. Редкий дар, большая мощь. Не потерять. Не дать отнять. Найти других.
Голова у меня начинала кружиться то в одну, то в другую сторону, стены медленно плыли, готовясь расплавиться. Надвигалось, приближалось большое и холодное, и только слова не давали ему войти в комнату, поглотить, растворить. Мне казалось, я раз десять прослушал одну и ту же фразу. Наконец старик замолчал, откинулся на подушки. Я попытался что-то ответить, но надвигающееся давило, давило. Потом оно минуло меня и вошло в старика, резко затенив ему подглазья и губы, сбив дыхание. Не помню, как я вышел из кабинета. Талька снова вел меня по коридору, я видел, как он озирается на мать, входящую в кабинет и больше всего я хотел тогда поскорее уйти, но мы оказались на кухне, где странные тетки варили в большой кастрюле рис с изюмом. Нам налили чаю, я выпил его залпом, как лекарство, и начал прощаться. Талька остался сидеть на кухне, когда я бросился к двери. Позже я узнал, что Талькин дед умер через час после моего ухода. В конверте оказались куски моих черновиков, которые я оставлял у Тальки, Некоторые фразы были подчеркнуты рукой деда. И несколько адресов: московских, ленинградских и даже сибирских. Я засунул конверт в альбом с моими фотографиями, а весной подал документы в медицинский...
Студенческая жизнь в чужом городе - что ее описывать? Общага, приработки, письма домой. Здесь тоже нашелся литературный клуб, вернее группа 'литераторов' моего возраста, кочевавшая по школам и красным уголкам. Что-то не заладилось в верхах с молодежными клубами, за пять лет место сбора менялось раз пятнадцать. Кто знает, чем тогда занимались в этих клубах, тот и сам представит, а кратко: были и конкурсы, и веселые праздники, пикники на природе и поездки в другие города, разговоры до утра, первые рукописи, отправленные в 'настоящие' редакции, и самодельные альманахи. И слова, слова: то непокорные, корявые, то легкие, послушные. Мы наслаждались ими. Играли. Меняли. Выворачивали их, как флексагон, собирали, как кубик Рубика. Мы фехтовали словами и швырялись ими, как булыжниками. Мы попадались в собственные ловушки. Мы творили.
