был осведомлен о Логосе. Более того - он несколько лет был рабочей лошадкой на этой ниве. Правда, не в Москве. - Я был тогда, можно сказать, пацан. А тут такие люди, понимаешь? - усмехался он, сидя на подоконнике в моем номере. Я был готов на что угодно для них. Ходил на семинары и чувствовал себя приобщенным. В это время как раз пошла первая волна мистической чернухи: газеты, тоненькие книжечки. Меня бросили на Кочеткова, как на амбразуру. Исправлять свои тексты он бы не дал, маньяк. Я даже не знаю, пытались к нему подступиться или нет. Скорее всего, про Логос он не знал. И, к счастью, дано ему было немного. Но писал - как в три руки. Оставалось одно: издавать такие же дешевые лотошные книжечки, и в них печатать нейтрализующие вещи. Он про конец света - я про рождение Вселенной, он про монстров - я про добрых пришельцев, - Пит пожал плечами и снова наполнил эмалированную кружку чаем. - Так и начал писать. Перестал чистого листа бояться. Сперва гнал количество. Такая шелуха была, главное Логос вложить. Конечно, менял псевдонимы. Потом устал. Пока отдыхал, придумывал разные способы обезвредить Кочеткова: письмо ему послать или рукопись подсунуть, например. Даже пытался написать это письмо... - Пит замолчал, видимо припоминая текст письма.
- А потом, - спросил я, потому что мне показалось: это обо мне, только я из той реальности ускользнул, не дал поставить себя послушной гирькой на чашу весов. Шел, судя по всему, четвертый час утра, когда даже у трезвогото человека голова слегка кружится и развязывается язык. - Что сделали с Кочетковым? - Сделали, не знаю, кто, только не я. Теперь в его книжках Логоса нет. Проверяют, конечно, наверняка, но уже для подстраховки. - А ты? - А я в это время занялся переводными текстами. Понимаешь, переводчик - он вроде как соавтор писателю. Если они одинаково видят мир - Логос усиливается. Если по-разному - ослабляется. Халтура вообще на нет его сводит. Это очевидно. И редко, но бывает, когда переводчик Логосом владеет, а писатель нет. Вот я занимался тем, что сравнивал переводы. Не столько для издательства, сколько для анализа. Пробовал сохранить Логос, отходя далеко от изначального текста. Иногда получалось. Ну, ты знаешь. - А соавторство? Это попозже было. Несколько кусков мы погубили - не вышло компромисса, а так ничего. Вроде как тоннель копать с двух сторон: может встретишься на середине, а может, будет два тоннеля. - У нас не так было, мы вроде бы играли... допустим, мяч перебрасывали. Когда в руки, когда в стенку, а когда и по очкам. - У тебя ж нет очков... А, понял! - Ну да... - мы посмеялись. Там есть несколько кусков... Скажем так, неожиданных. - Когда такое получалось, мы их просто не трогали. Все- таки нельзя разделить - кто что написал. Это словно третий человек был - состоящий из нас двоих... - Если бы можно было найти идеального соавтора! - Пит потянулся и перебрался на кровать. Лег на спину по диагонали. Пожалуй, мы с ним могли бы попробовать... когда-нибудь... - А какой он, идеальный? Это ведь не экипаж космонавтов подбирать или там супружескую пару, - Я размышлял вслух или ждал ответа? - Ну, начнем с того, что она негр... - вспомнил Пит старый анекдот. - Пожалуй, она - это правильно. Женщина должна лучше дополнять мужчину. Давай подумаем... Значит, чтобы никаких перерасходов энергии, должна быть сильно старше... никакого секса, только творчество... - Худенькая, маленького роста, блондинка со светлыми глазами, не врач, а наоборот - это милиционер, что ли? - Патологоанатом. Думаю, внешность тут не причем, даже наоборот: как представлю себе тощую старуху, вот она смотрит, как я кусище мяса себе жарю, и губы поджимает... Не пьет... Не курит... - Ладно, внешность оставим, а профессия? - Тоже неважно. Важно, чтобы она до встречи со мной не писала, а тут вдруг начала... - Творческая дефлорация? - Пит фыркнул. - Да нет, просто мы же придумываем МНЕ соавтора, а не ей, значит я в этой паре ведущий. Бывает же, что люди на старости лет начинают рисовать или петь, а вот она - писать! - Фантастику? - Ну и что? - Ладно, давай дальше. Значит, лет ей будет около... - Шестидесяти! - М-м... не многовато? Впрочем, кое-кому столько и есть, а как пишут! Трудная комсомольская юность, войну на заводе... или в эвакуации? Взрослые дети, взрослые внуки и еще ни одного правнука, а то будет дергаться. Гуманитарное образование... какое образование может быть в эвакуации? - Сельскохозяйственное. Верблюдоводство и ассенизация... то есть мелиорация. Мы еще немного похохмили, но разговор уже не клеился: слишком хотелось спать. Все это казалось несерьезным трепом, который забудется через неделю...
Но ровно через неделю - уже дома - я проснулся с твердой уверенностью: я сделаю это. Чего бы мне это не стоило, сколько времени бы не заняло, я создам себе этого идеального соавтора. Я начал с пробы пера, с набросков. Несколько неудачных экспериментов мой пыл не охладили. Придуманный давний друг (я написал только сцену прощания в пионерлагере) приехал на два дня, по дороге в горячую точку. Он был весь ужасно правильный и говорил какими-то книжно-пионерскими фразами. Он рвался совершить подвиг. Похоже, я его сильно разочаровал. Потом я описал в порыве вдохновения дочку маминой подруги, которую должен был встретить на вокзале. Я ее никогда не видел, и решил порадовать себя общением с интересным человеком. Женщина, наделенная на бумаге различными достоинствами, во-первых, оказалась низкорослой худышкой, с жутким акцентом и сутулой спиной, во-вторых даже не заговорила со мной, только поздоровалась. Она, несомненно, была умной, доброй, чуткой, обладала чувством юмора и замечательной интуицией, но оказалось, что без образования, хорошей одежды, нормальной работы, здоровья и прочих, опущенных мною в тексте мелочей, все это не имело значения.
Экспериментальные куски я вставлял в свои рукописи, чтобы они подействовали. А вот Ее, соавтора, начал 'делать' отдельно. Провалялись у меня эти наброски несколько лет. Смысл кропотливой работы с текстом сводился не только к тому, чтобы Логос был практически в каждой фразе, но и к подгонке деталей к реальности. Так, я замкнул цепочку знакомств, через которую должен буду потом найти ее, на Орлякова. Потом пришлось рыться в исторических книгах - пытаться воссоздать детство, юность. Я уже знал, что достаточно одной фразы для их возникновения, но фраза эта не получалась. Не видел я ее - ни в довоенной Москве, ни в военном Казахстане. Не чувствовал. Более того - начало появляться отчуждение. Я не мог быть так един, как задумывалось, с человеком из того времени. Хотя у меня были знакомые вдвое и даже втрое старше, с которыми мы находили общий язык, общие интересы, но не до той степени... Иногда мне казалось, что создать на бумаге просто женщину для себя я смог бы с меньшим трудом. Но жена у меня уже была, вполне реальная и любимая.
Читал эти наброски я всем, кому не лень было слушать. И надеялся получить совет, и давал возможность Логосу прорастать в жизнь. Потом правил куски. Снова читал. Снова правил. Я возвращался к ним, когда писалось легко и когда наступал кризис, дома и в разъездах. В Москве я бродил по улицам и выбирал - где ей жить? Какой двор, какой парк она вспоминала в пыльной степи? Но город слишком поменялся за сорок лет, то и дело мой пыл охлаждали воспоминания старожилов: то было не так, того вовсе не было, а это перекрасили... На небольшом сквере, окруженном кирпичными домами послевоенной постройки, бабуся с коляской рассказывала, что еще 20 лет назад вместо сквера были деревянные бараки, а до войны вообще начинались огороды... Бывая в маленьких городках, я думал: может быть здесь ее семья сошла с поезда и осталась?
В общем-то жизнь моя не изменилась: думает человек о своем и думает. Были люди, которым я рассказывал о своей задумке. Кому - прямым текстом, кому - как о сюжете книги. Многие из них знали про Логос, поэтому порой обсуждали мы это до хрипоты, до сухого першения в горле. Поминали и греческих философов с их слово- смыслом, и стоиков с эфирно-огненной душой космоса и семенными логосами, порождающими материальные вещи. Христиане, отождествляющие Логос с ипостасью Сына как абсолютного Смысла, вообще завели нас в жуткие дебри, только шуршали страницы книг и выкрикивались найденные цитаты. Равнять себя с Троицей было лестно: я - память, она - любовь, и между нами Логос - мысль. Однако, православие толковало все иначе, чем католичество, и разбираться в этом можно было бесконечно и безрезультатно.
Еще один московский разговор привел меня нечаянным зигзагом обратно к теме соавторов. Как обычно, к полуночи мы вяло договаривали, готовясь встать и попытаться успеть на метро. Собралось нас человек пять, не больше. Хозяин, Вадим, никуда не торопившийся, ненавязчиво занимая половину дивана, подкидывал фразы, как дровишки в камин, а мы отвечали наспех. И уже в коридоре, чуть ли не в спину нам, он добавил:
- Вообще-то один крайне успешный авторский коллектив добился многого... почти две тысячи лет назад.
Что-то дрогнуло во мне. Почему-то мгновенно поплыли в голове картины: вот они собираются и решают, что делать. Они пишут - порознь, чтобы в спорах не утратить ни единой крупицы Логоса. И написанное обретает реальность, водоворотом затягивающую сперва двоих из них, а потом весь мир... В какой миг, на какой строке они увидели то, что описывали? Что почувствовали, когда ОН шел по волнам? Сколько строк было рождено вдохновением, а сколько - уже свершившимся чудом?
