сделалось ярко багряным от крови, а катана в ее руке сверкала веерообразно, словно пойманная за хвост гигантская стальная стрекоза... Да, ребята, это вам не скачки гопоты на дискаче. Это было настоящее рубилово.
Все кончилось как-то даже до неприличия быстро. Переводя дыхание, Голицын подошел к подруге и хрипло спросил:
- Ты не ранена?
- И даже не убита...
Быть может, и не стоило походить к ней так близко. Она отшвырнула меч, и руки ее мгновенно свились в обруч вокруг его шеи. Он ощутил раскаленные угли ее губ на своих губах, и горячая горечь ее дыхания сожгла ему горло. Голицыну показалось, что Господь меняет небо и землю местами, переворачивая песочные часы игрушечной вечности.
Сумрачная самурайская страсть играючи, одним вертикальным ударом рассекла грудь обоим, и Голицын и Ксения понеслись на самое огненное небесное дно...
Голицын с усилием расклеил веки, слипшиеся, как страницы замусоленной книги, и увидел, что пришла ночь, и мертвенно сияет синяк луны на небесной щеке. Голицын приподнялся на локтях и чуть не вскрикнул: кипящей болью отозвалась изрезанная о каменный берег спина.
Ксения сидела на камне, хватив колени руками, шагах в пяти от него. Она была столь безжизненно неподвижна, что и сама казалась некой аллегорической скульптурой в японском саду камней. Лицо ее заливала лилейная, русалочья бледность, и лунные волны серебрили тонкие сахарные дорожки от слез на ее щеках. Голицыну подумалось, что надо бы подойти и сказать что-нибудь или спросить о чем-то, но по счастью он быстро сообразил, что сейчас любое его слово будет хуже молчания...
Костер на поляне уже догорел, но еще поигрывал во тьме розоватыми мускулами сполохов.
- Серебро, Чернота, - негромко позвала Ксения, и кони тотчас отозвались сдержанным преданным ржанием. Между стволами черными пернатыми ножницами шныряли ночные птицы, и вдруг вспыхнул и стал дымом подниматься к луне дальний, сердце взрывающий волчий вой. Ксения небрежно-изящным движением вскинула руку вверх, и в конечной точке траектории в ее руке уже была катана, и на ее острие трепетала в агонии птица.
- Завтрак на завтра, - проговорила Ксения угрюмо. - За тавтологию уж прости...
Голицын долго ворочался с боку на бок, пытаясь занять такое положение, при котором не ныла бы спина, но ничего так и не занял и решил плюнуть на это. Он прислушался, чтобы по дыханию определить, уснула ли Ксения, но тотчас вспомнил, что ее дыхание было беззвучно и ровно всегда.
- Спишь? - просто спросил он.
- Нет.
- А что?
- Думаю.
- О чем?
- О всякой херне.
- Например?
- О социальной рекламе.
- Что? - Голицын поперхнулся. - Самое время...
- Хороший слоган у меня родился. Могу подарить.
- Ты озвучь вначале.
- 'Ты - не один! Ты - ноль!' Хорошо подойдет для благотворительного марафона в пользу детей-сирот...
- Не кощунствуй.
- Да я-то только на словах... А ты разве никогда этим не занимался?
- Чем это 'этим'?
- Лохоразводными процессами.
- Не до такой степени.
- Да ладно, - хмыкнула Ксения и заговорила плакатным голосом: - Все на выборы свободного выбора! Помешаем тем, кому уже ничто не поможет! Вася, ты прав, потому что ты - Вася!
- О, вот о выборах только не надо. Не участвовал. Не верю я вообще ни в какие выборы...
- Ого! Даже в нравственный выбор?
- В особенности. Выбор у человека в жизни вообще небогат: то ли жить в счастливом неведении, то ли в неведении счастья. Ты вот как предпочитаешь?
- Я-то? В счастливом неведении счастья...
- Самый скверный вариант.
- Ничуть. Просто я невезучая. На меня где сядешь, там и слезешь... Согласись, счастье сразу же садится тебе на шею. И ты трясешься, боишься его потерять, носишься с ним, как с зассанной торбой. Рабство в розовых одеждах.
Голицын поцокал языком и пробормотал: - До чего оригинально, боже мой... Ладно, хрен с ним, со счастьем. Не про нас писано... А вот порубились сегодня славно. И action, и fantasy в одном флаконе... Любовь и смерть всегда вдвоем...
- Вдвоем - еще не значит вместе, - мрачно отозвалась Ксения и быстро спросила: - И, кстати, ты о какой любви говоришь?
После этого ее вопроса до Голицына наконец-то дошло, что пора заткнуться. Хорошо, конечно, когда у девушки осиная талия, но когда осиная попка...
Утро утрёт все утраты, даже самое хмурое и хромое утро.
Только пустили коней в галоп, как вдруг кончилась осень, будто Господь подвел под нею длинную волнистую черту белым карандашом снега. Впереди сколько хватало глаз, раскатывалось ровное заснеженное поле. Кони упирались, хрипели тревожно, прядали ушами и волочили копыта по земле. Наконец, кони стали и на шпоры уже не реагировали.
Ксения из-под ладони бросила взор в высоту и заговорила:
- Люблю небо... Знаешь за что?
- За что?
- В небе нет тупиков.
- Ага... И лыжни тоже нет.
Ксения потрепала Серебро по холке, склонилась к его уху и принялась что-то туда нашептывать. И через минуту кони уже уносили всадников по льдисто-лучистому снегу по направлению к горизонту. Хотя, в принципе, под это определение подходят все возможные существующие направления...
Снег был вдвойне похож на яичную скорлупу: и так же бел, и так же оглушительно хрустел под копытами. По-видимому, именно эта ассоциация пришла в голову Ксении, и Голицын, напрягая слух, мог слышать, как она еле слышно бормочет: 'Снова в имени Христос слышу хруст хрустальных роз'.
- Что я слышу? Опять стихи? - осведомился он язвительно.
- А... Это все Муза. Она, как шиза. В печке не сожжешь и в водке не утопишь. У нас к тому же лесбийская страсть.
- Ну-ну, - только и ответил на это Голицын.
Говорить вообще было трудно: слова мгновенно примерзали к губам, как монеты на морозе.
Минут пять ехали молча, потом Ксения запела негромко некую странную дорожную песню:
Ни огня, ни темной хаты,
Глушь да снег, навстречу мне
Только тигры полосаты
Попадаются одне.
Грустно, Дима, путь наш скучен,
Скучно, Дима, путь наш грустен,
Позвоночник перекручен,
Как не снилось и Прокрусту...
- Тигров не вижу, волков вижу, - сказал Голицын сквозь зубы.
Вначале они выглядели, как маленькие, прыгающие по снегу серые мячики. Но они приближались.
