- Надо думать.
- Это что означает?
- Да, да, да. Отнесли.
Лицо у старухи наглухо замкнулось, точно его прихлопнули крышкой. Воцарилось молчание, долгое, гулкое, недоброе.
- Джерими приехал удить рыбу у нас на озере, - сказал майор Певерилл.
- Надеюсь, они никого не поймали, - быстро сказала Роина.
Эндрю встрепенулся.
- Нет, поймали. Четырех окуней.
Она бросила на него сердитый, горячий взгляд, и это было самое приятное из всего, что случилось за сегодняшний день.
- По-моему, это настоящая жестокость. Не рассказывай мне про это.
Майор Певерилл перестал жевать коржик с изюмом.
- Но ведь это всего-навсего сорная рыба. Сорная рыба не в счет. Сын садовника тоже ловил окуней.
- Я его заставляла их выпускать, - сказала Роина. - Вы тоже дайте обещание, что выпустите. Пожалуйста.
- Мы и так их обычно почти всех выпускаем. - Он чувствовал, что обязан вступиться за рыбную ловлю. Джерими - ненадежный союзник: что бы кто ни сказал, он из вежливости будет соглашаться и без должной серьезности отзываться о вещах, занимающих наиважнейшее место в жизни. Их могут отговорить от дальнейших поездок на озеро, под тем предлогом, что это опасно или неудобно, и каникулы пойдут насмарку, а большая щука так и будет плавать на свободе до скончания дней.
Однако девочка вскоре переменила разговор. Она стала рассказывать об Индии, где жила до позапрошлого года, а ее родители живут по сей день. За разговором Эндрю убедился, что ему тоже легко будет соглашаться с нею, отчасти потому, что она ему нравилась, отчасти потому, что он видел, как ей здесь тягостно и плохо. Ее бабка не сводила с них глаз, поедая коржик и поминутно роняя крошки изо рта. Джерими и майор Певерилл были заняты беседой о крикете.
Наконец девочка наклонилась к Эндрю и прошептала:
- Слушай, мне нужно уходить. Ты тут ни при чем. Мы с тобой еще встретимся, надеюсь.
Она встала.
- Ты что, Роина? - спросила бабка. - Что-нибудь случилось?
- Нет, ничего. Я просто ухожу, вот и все. - Она отодвинула стул, он упал.
- Нельзя быть такой неуклюжей, Роина.
Майор Певерилл тоже поднялся.
- Я позвоню, чтобы пришла сестра Партридж.
Роина смерила его взглядом и надменно отвернулась. Она прошла между пальмами, потом шаги ее, убыстряясь, зацокали по мозаичным плитам в холле, и она убежала.
Вновь воцарилась оглушающая тишина. Наконец Джерими встал.
- Простите, мы должны ехать. Нам еще минут сорок пять добираться до дому.
Он подошел к старухе и поцеловал ее в морщинистую щеку. Эндрю поблагодарил ее за чай. Она кивнула ему и ничего не ответила.
- Дай им по шоколадной конфете, - сказала она сыну. - Только не здесь. Я не люблю слушать, как жуют.
Мальчики вышли в холл. Десятки блестящих глаз следили за ними, пока они ждали майора Певерилла: по стенам стояли витрины с чучелами морских птиц; птицы парили в воздухе, поддерживаемые проволочками, или сидели на скалах из папье-маше, которые чучельник не позаботился украсить белыми следами помета.
В большой нарядной коробке оказалось всего лишь несколько конфет. Пока Эндрю рылся в хрустящих гофрированных пустых бумажках, старик сказал ему:
- Надеюсь, ты должным образом выразил миссис Певерилл благодарность. Это честь для такого мальчика, как ты, большая честь.
- Да, я сказал ей спасибо.
- Не рассчитывай приезжать сюда часто. Об этом не может быть и речи. С Джерими обстоит иначе. Он это понимает.
Эндрю кивнул. Когда имеешь дело со взрослыми, только и жди, что они выкинут какую-нибудь дикость. Правда, майор Певерилл не совсем походил на взрослого, скорее - на переростка, который до старости засиделся в школьниках.
Он положил Эндрю руку на плечо и, крепко разминая его, сказал с насмешкой в голосе:
- Тебе очень повезло, что ты учишься в Чолгроув-парке. Раньше это была одна из лучших частных школ в стране.
- Да, так оно и есть.
- Ну, предположим, так было. Для людей такого круга, как твои родители, она должна быть дороговата.
Эндрю повторил слова, которые, понизив голос, столько раз многозначительно и непонятно произносили в его присутствии:
- Я принят на особых условиях.
У старика вырвался сухой смешок.
- Боже ты мой, он сам в этом признается! Сам признается, пащенок этакий.
- Что это он? - спросил Эндрю, когда они наконец вырвались на волю.
Джерими поддал ногой камень, и он полетел через дорогу.
- А-а, он тронутый. По крайней мере все так говорят. Давай лучше есть конфеты.
Эндрю осмотрел свою шоколадку: она была покрыта зеленоватым налетом. Он откусил, и кислый вкус плесени распространился у него во рту. Он сплюнул и стал отхаркиваться. Джерими тоже. Мальчики переглянулись и, словно по команде, разразились громкими стонами - кончилось тем, что оба покатились со смеху и принялись бодаться, поминутно валясь на траву.
Обессилев, они выпрямились и подняли головы. За зеркальным окном зимнего сада стоял майор Певерилл, плотно прижимаясь лицом к стеклу и расплющив кончик носа в бледный пятачок.
- Может, зайти извиниться?
- Нет, поехали домой. Он роли не играет.
Когда они выводили велосипеды, Эндрю спросил:
- Он что, Роинин дядя?
- Вроде как. Не настоящий. Она у них приемыш. Поженились, когда уже поздно было иметь детей.
- Кто?
- Родители. В смысле, что они ей - не родители. Дочь миссис Певерилл. В общем, сам понимаешь.
Эндрю был не очень уверен, что понимает, но, видно, здесь было такое, о чем у взрослых не принято говорить вслух, - вроде затянувшегося отсутствия его отца и постоянного присутствия в доме полковника авиации Уира, друга матери.
- Откуда ты знаешь про Роину?
- Об этом няни всегда судачили на детских праздниках.
Обоим стало неловко от этого разговора. Признавать, что ты когда-то был маленький, считалось постыдным. Когда у кого-нибудь в школе обнаруживался младший брат или, не приведи господи, сестра, человек краснел и отпирался. Какой взыскательный Судия положил быть по сему, никто не ведал. Но только приговор его, как убедился Эндрю, не терял силы даже в сновидениях.
3
На свободном ходу он проехал по поселку, по мосту над мутной речушкой, в которой он с десяти лет удил рыбу. У переезда через железную дорогу на огромном щите красовалась реклама: 'БОВРИЛ [говяжья паста для бульона и бутербродов] - лучшее средство, когда сосет под ложечкой'.
Их дом стоял недалеко от станции: кирпичный, красный, с названием 'Брейсайд', выведенным на окошке с веерообразным переплетом над парадной дверью. Соседние дома назывались: 'Эмблсайд' и 'Глен- Ломонд'. В гостиной каждого дома стояло пианино, но играть по-настоящему умела только его мать, и в
