крутой спуск, и деревянный мост с вытянутым по нем обозом, и гарнизонный солдат с пикой возле шлагбаума; тогда солдаты ходили с пиками... Давыд уже на мосту мчится мимо солда-i та, который старается ударить его по ногам пикой - и по' падает в проходившего теленка. Давыд мгновенно вскакивает на перила - он издает радостное восклицание... Что-то белое, что-то голубое сверкнуло, мелькнуло в воздухе - это серебряные часы вместе с бисерным Васильевым шнурком полетели в волны... Но тут совершается нечто невероятное! Вслед за часами ноги Давыда вскидываются вверх-и сам он весь, головою вниз, руки вперед, с разлетевшимися фалдами куртки, описывает в воздухе крутую дугу-в жаркий день так вспугнутые лягушки прыгают с высокого берега в воду пруда-и мгновенно исчезает за перилами моста... а там - бух! и тяжкий всплеск внизу...
Что со мною стало-я совершенно не в силах описать. Я находился в нескольких шагах от Давыда, когда он спрыгнул с перил... но я даже не помню, закричал ли я; не думаю даже, что я испугался: я онемел, я одурел. Руки, ноги отнялись. Вокруг меня толкались, бегали люди; некоторые из них мне показались знакомыми: Трофимыч вдруг промелькнул, солдат с пикой бросился куда-то в сторону, лошади обоза поспешно проходили мимо, задравши кверху привязанные морды... Потом все позеленело, и кто-то меня сильно толкнул в затылок и вдоль всей спины... Это я в обморок упал.
Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто не обращает на меня внимания, подошел к перилам, но не с той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне показалось страшным,-а к другой, и стал глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую; помню, что недалеко от моста, У берега, я заметил причаленную лодку, а в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий на солнце,
перегнувшись с края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то не очень большое, какую-то продолговатую, темную вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но, всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта вещь была-Да-выд! Тогда я весь встрепенулся, закричал благим матом и побежал к лодке, проталкиваясь сквозь народ, а подбежав
к ней, оробел и стал оглядываться. В числе людей, обступивших ее, я узнал Транквиллитатина, повара Агапита с сапогом в руке, Юшку, Василья... Мокрый, блестящий человек
выволок под мышки из лодки тело Давыда, обе руки которого поднимались в уровень лица, точно он закрыться хотел от чужих взоров, и положил его в прибрежную грязь на спину. Давыд не шевелился, словно вытянулся, свел пятки и выставил живот. Лицо его было зеленовато, глаза подкатились, и вода капала с головы. Мокрый человек, который его вытащил, фабричный по одежде, начал рассказывать, дрожа от холода и беспрестанно отводя волосы ото лба, как он это сделал. Очень он прилично и старательно рассказывал.
- Вижу я, господа, что за причина? Как ахнет этта малец с мосту... Ну!.. Я сейчас бегом по теченью вниз, потому знаю-попал он в самое стремя, пронесет его под мостом, ну, а там... поминай как звали! Смотрю: шапка така мохнатенькая плывет, ан это-его голова. Ну, я сейчас живым манером в воду, сгреб его... Ну, а тут уже не мудрость!
В толпе послышалось два-три одобрительных слова.
- Согреться теперь тебе надо, пойдем шкальчик выкушаем,-заметил кто-то.
Но тут вдруг кто-то судорожно продирается вперед... Это Василий.
- Что же это вы, православные,- кричит он слезливо,- откачивать его надо. Это наш барчук!
- Откачивать его, откачивать,-раздается в толпе, которая .беспрестанно прибывает.
- За ноги повесить! Лучшее средствие!
- На бочку брюхом - да и катай его взад и .вперед, пока что... Бери его, ребята!
- Не смей трогать!-вмешивается солдат с пикой.-На гуптевахту стащить его надо.
- Сволочь!-доносится откуда-то бас Трофимыча.
- Да он жив! - кричу я вдруг во все горло почти с ужасом. Я приблизил было свое лицо к его лицу... 'Так вот каковы утопленники',-думалось мне, и душа замирала... И вдруг я .вижу-губы Давыда дрогнули, и его немножко вырвало водою...
Меня тотчас оттолкнули, оттащили; все бросились к нему.
- Качай его, качай!-зашумели голоса.
- Нет, нет, стой!-закричал Василий.-Домой его... домой!
- Домой,-подхватил сам Траяквиллитатин.
- Духом его сомчим, там виднее будет,- продолжал Василий... (Я с того дня полюбил Василья.) Братцы! рогожки нет ли? А не то - берись за голову, за ноги...
-Постой! Вот рогожка! Клади! Подхватывай! Трогай! Важно: словно в колымаге поехал.
И несколько мгновений спустя Давыд, несомый на рогоже, торжественно вступил 'под кров нашего дома.
XX
Его раздели, положили на кровать. Уже на улице он начал подавать знаки жизни, мычал, махал руками... В комнате он совсем пришел в себя. Но как только опасения за жизнь его миновались и возиться с ним было уже не для чего-негодование вступило в свои права: все отступились от него, как от прокаженного.
- Покарай его бог! покарай его бог!-визжала тетка на весь дом.-Сбудьте его куда-нибудь, Порфирий Петрович, а то он еще такую беду наделает, что не расхлебаешь!
- Это, помилуйте, это аспид какой-то, да и бесноватый,- поддакивал Транквиллитатин.
- Злость, злость-то какая,- трещала тетка, подходя к самой двери нашей комнаты для того, чтобы Давыд ее непременно услышал,- перво-наперво украл часы, а потом их в воду... Не доставайся, мол, никому... На- ка!
Все, все негодовали!
- Давыд! - спросил я его, как только мы остались одни,--для чего ты это сделал?
- И ты туда же,- возразил он все еще слабым голосом:
губы у него 'были синие, и весь он словно припух.-Что я такое сделал?
- Да в воду зачем прыгнул?
- Прыгнул!-Не удержался .на перилах, вот и вся штука. Умел бы плавать нарочно бы прыгнул. Выучусь непременно. А зато часы теперь - тю-тю!..
Но тут отец мой торжественным шагом вошел в нашу комнату.
- Тебя, любезный мой,-обратился он ко мне,-я выпорю непременно, не сомневайся, хоть ты поперек лавки уже не ложишься.-Потом он подступил к постели, на которой лежал Давыд.- В Сибири,- начал он внушительным и важным тоном,-в Сибири, сударь ты мой, на каторге, в подземельях живут и умирают люди, которые менее виноваты, менее 'преступны, чем ты! Самоубивец ты, или просто вор, или уже вовсе дурак?-скажи ты мне одно, на милость?!!
- Не самоубивец я и не вор,- отвечал Давыд,- а что
правда, то правда: в Сибирь попадают хорошие люди, лучше нас с вами... Кому же это знать, коли не вам?
Отец тихо ахнул, отступил шаг назад, посмотрел пристально на Давыда, плюнул и, медленно перекрестившись, вышел вон.
- Не любишь?-проговорил ему вслед Давыд и язык высунул. Потом он попытался подняться - однако не мог.- Знать, как-нибудь расшибся,- промолвил он, крехтя и морщась.-Помнится, о бревно меня водой толкнуло.-Видел ты Раису? - прибавил он вдруг.
- Нет, не видел... Стой! стой! стой! Теперь я вспоминаю:
уж не она ли стояла на берегу, возле моста? Да... Темное платьице, желтый платок на голове... Должно, она!
- Ну, а потом... видел ты ее?
- Потом... Я не знаю. Мне не до того было. Ты тут прыгнул...
Давыд всполошился.
- Голубчик, друг, Алеша, сходи к ней сейчас, скажи, что я здоров, что ничего со мною. Завтра же я у них буду. Сходи скорее, брат, одолжи!
Давыд протянул ко мне обе руки... Его высохшие, рыжие волосы торчали кверху забавными вихрами... но умиленное выражение его лица казалось от того еще более искренним. Я взял шапку и вышел из дому,
